как, Мартин поднялся по лестнице у церкви Оскара Фредрика и вышел на Фьелльгатан. Ему было жарко, он тяжело дышал. В глаза светило солнце. Он вытащил и надел свои «вайфареры», очки тут же пригасили сияние мира зеленоватой тенью. Мартин поднимался на холм. Если всё время идти вперёд, окажешься в Майорне. На самом деле он уже недалеко от дома. Но он перешёл улицу в том месте, где Шёмансгатан резко поднималась вверх. Конечно, скорее всего, его вообще не окажется на месте. Он напился и уснул у кого-нибудь из старых приятелей, а сейчас играет в бильярд, напрочь забыв о Мартине. Чёрт, он должен позвонить Марии и пригласить её куда-нибудь на бокал вина, можно в восемь, тогда он успеет зайти домой, принять душ и минут пять отдохнуть и успокоиться…

Подъезд был открыт. Молодой мужчина заносил внутрь торшер и набитую сумку из «Икеи». На лестничных площадках положили новый пол. Из какой-то квартиры доносилась музыка. Мартин поднялся на третий этаж.

Дверь выглядела ровно так же, как тридцать лет назад. «БЕККЕР» было написано над щелью для почты, а рядом выцветшая бумажка «ПОЖАЛУЙСТА, НИКАКОЙ РЕКЛАМЫ», которую когда-то прикрепил скотчем Мартин, раздражённый горой рекламы, вырастающей на полу в прихожей.

Он позвонил. Когда никто не ответил, он заглянул в щель для почты.

– Алло! – крикнул он. – Густав? – Он надеялся, что никто из соседей не наблюдает за ним в глазок.

Мартин толкнул дверь, скорее потому что так делают в фильмах, а не потому что надеялся, что не заперто.

Дверь открылась.

Жалюзи опущены. Очень душно, сильный запах табака и чего-то ещё, наверное, затхлого одиночества в квартире, где никто не живёт бо́льшую часть года. Запах остановившегося времени.

Он зажёг в прихожей свет и через миг заметил обувь – те же конверсы, в которых Густав был на вернисаже, воспринятые Мартином как нежелание признавать факт принадлежности к взрослому поколению. Мартин отметил эти кеды бессознательно, потому что за те несколько шагов, что соединяли прихожую и единственную комнату, его охватило неприятное предчувствие.

Там, в кресле.

Туловище, наклонённое вперёд.

А потом всё смешалось. Мартин что-то кричал. Трогал лоб и шею Густава. Прощупывал пульс. Тряс его и ругался. У него так сильно дрожали руки, что он чуть не уронил мобильный, а когда он прохрипел диспетчеру неотложной помощи своё имя и адрес, внутри у него всё перевернулось, и его вырвало.

35

Наступило утро следующего дня, Мартин лежал в кровати. Он мог двигать руками. Он мог двигать ногами. Он только встать не мог. Не мог пойти до ванной и принять душ. Мысль о завтраке казалась абсурдной. Звонил телефон. Мартин не отвечал. Телефон снова зазвонил. Он снова не ответил. Звук ему почти не мешал. К звуку он быстро привык. Резкие сигналы, между ними благословенные паузы. Он лежал в том же положении. Кто-то прислал эсэмэс. Он продолжал лежать. Подумал, сколько сейчас времени. Он плыл в полумгле безвременья. Он не знал, что проходит – минуты или часы.

Он снова проснулся. Сухость во рту, тяжёлое тело. С трудом встал с постели, пришлось опереться на дверной проем. Каждая мелочь в доме лежала там же, где и была, когда Мартин уходил из дома, чтобы встретиться с другом за ужином.

Он выпил воды. На лице остались следы подушки. Перед глазами прыгали цветные пятна. Часы на кухне показывали двадцать минут двенадцатого. В десять у него была назначена встреча. На полу в прихожей лежали утренние газеты. Густав на первой странице «Гётеборг постен», один из тех удачных чёрно-белых снимков. Фото: Стефан Веллтон. Мартин напомнил себе, что нужно сказать это Амиру. Рано или поздно возникает потребность в хорошем фотографе. Подумав об этом, Мартин на миг забыл факт, который обрушивался на него из утренней газеты: УМЕР ГЁТЕБОРГСКИЙ ХУДОЖНИК ГУСТАВ БЕККЕР. Густав Беккер, художник с мировым именем, род. в 1962-м, найден мёртвым вчера в своей квартире в Гётеборге. Причина смерти пока неизвестна. Слава пришла к Беккеру в связи с… В разделе культуры «Дагенс нюхетер» случившемуся был посвящён целый разворот. В тексте смешали всё, что можно.

Мартин положил газеты на кухонный стол заглавной страницей вниз.

Плеснул в лицо водой, почистил зубы.

Ему нужен его письменный стол. Он должен ответить: «Мартин Берг», если кто-нибудь позвонит. Он должен разобрать почту. Ему нужны стопки рукописей. Бумажки с напоминаниями. Писатели, которые придут, чтобы рассказать о своих последних проектах. Ему нужно спросить у Пера, что сказал аудитор, и заняться какими-нибудь восхитительно бессмысленными цифрами.

Он чуть не надел ту же одежду, в которой был вчера, но потом бросил её на пол, как будто обжёгшись.

Воздух под стальным и серым небом мог вот-вот взорваться от жары. Мартин появился в издательстве к обеду. Как только он переступил порог, повисла тишина. К нему подошёл Пер, совершенно бледный:

– Я знаю о Густаве…

Они попытались заставить его пойти домой. Санна обняла его за плечи, как ребёнка. Сказала, что сегодня не нужно работать. Надо пойти домой. Успокоиться, найти силы. Быть рядом с семьёй.

Мартин ушёл к себе в кабинет и запер дверь. Ноги его не держали, и он опустился на пол. Запустил пальцы в ворс ковра. Между настоящим и ненастоящим ковром огромная дистанция, утверждал Ларс Викнер.

Иди домой и будь рядом с семьёй.

– Мы приедем, как только сможем, – сказала вчера Ракель. Он всё ещё находился в квартире Густава. Он звонил всем, кому должен был позвонить. Таких было немного. Дети, семья фон Беккер. Номер Шарлотты он нашёл в записной книжке, которая лежала в кармане пиджака Густава. Ракель не сказала: мы выезжаем немедленно. Мы прилетим первым же рейсом. Её голос ни разу не дрогнул, в нём не было ни единой расщелины, где мог бы уместиться вопрос или намёк. Он был гладким, как мрамор.

В дверь постучал Пер, и Мартин с трудом переместился на стул у письменного стола, чтобы хоть сколько-нибудь достойно отреагировать на вопрос Пера о том, может ли он чем-то помочь. Сделать что-то, что нужно Мартину. Что угодно. Кому-нибудь позвонить? Принести обед?

– Нет, нет, спасибо. Я скоро уйду. Я только… – Он сделал жест в сторону стола, заваленного бумагой, этой вечной бумагой. Вездесущей бумагой. Мириадами прочитанных слов. А что он, собственно, помнит? Некоторые цитаты, которыми активно пользовался в те времена, когда получал удовольствие от цитирования наизусть целых абзацев. Если присвоить слова себе, облечь их в плоть, включить в структуру души, они действительно могут стать чем-то большим, чем просто