у вас? – Густав, сидевший с кроссвордом за кухонным столом, замер.

– Поговори с ним, – прошептал он и тихо вышел.

– Густава, к сожалению, сейчас нет, – произнёс Мартин. Кей Джи развёрнуто выругался.

– Я надеялся, что он сидит в самолёте и летит в Нью-Йорк, – сказал он.

– К сожалению, это не так. Ему что-нибудь передать?

– Пусть он мне позвонит, – вздохнул галерист.

Когда Мартин повесил трубку, показавшийся в дверях Густав спросил:

– Что там?

– Кей Джи, похоже, думает, что ты сейчас должен направляться в Нью-Йорк.

– А-а, это… Там какая-то выставка в галерее его приятеля. У них была идея фикс, что я должен присутствовать на открытии, но зачем? У них же есть мои картины. У них к тому же мои лучшие картины. Зачем им я? – Он нервно рассмеялся. – Я сказал, что не собираюсь никуда ехать. И не поехал. Ну, или я почти уверен, что я им это сказал.

В последующие дни он листал прессу в поисках какого-нибудь упоминания о нью-йоркской выставке. Ничего не обнаружив, отбрасывал газету и ворчал, что арт-критика в этой стране – просто насмешка. Как-то вечером они сидели в заросшей сиренью беседке и пили пиво с остывшими сосискам гриль. Вверху мерцало опалово-бледное небо, вдали сквозь кроны деревьев мелькали серебряные осколки моря. Зажжённые сигареты прокладывали в сумерках светящиеся рельсы. Где-то глухо ухала сова.

Густав откинулся на спинку садового кресла. Глубокие тени красиво очерчивали его лицо. Он снял очки и поднял взгляд на Мартина. Оба долго и пристально, глаза в глаза, смотрели друг на друга. К горящей над крыльцом лампе устремлялись ночные мотыльки. Обжигаясь, они отлетали в сторону, но уже через миг их снова влекло к свету.

– Тебе, пожалуй, надо смириться с мыслью, что всё кончено, – произнёс Густав. – Всё кончено, даже если она вернётся. Даже если она будет рядом, до неё нельзя будет дотянуться. А это ещё хуже. Когда кто-то одновременно близок и недосягаем.

Вокруг лампы кружилась крупная павлиноглазка.

34

Липы на Васагатан шумели, Мартин перевернул страницу рукописи. Он забыл написать комментарий и теперь понятия не имел, что это и кто автор, да и смысл слов от него ускользал. Возможно, причина ещё и в том, что прошлой ночью он спал всего три часа.

Он не смотрел на часы, потому что, если он не будет знать, на сколько опоздал Великий Художник, он будет меньше злиться, когда тот наконец появится. От шелеста раскачивающихся деревьев хотелось закрыть глаза.

Он применил обычную при бессоннице стратегию – встал и сделал с утра что-то полезное, несмотря на то что не выспался. В девять пришёл в «Хагабадет», где встретил Шарлотту фон Беккер по пути на йогу. Пробежал полмили на тренажёре и выполнил привычный набор упражнений, после чего решил немного посидеть на открытой террасе кафе «Сигаррен». Стояло ясное прохладное утро, и на площади, в отличие от вчерашнего вечера, было безлюдно. Среди мусора ходили чайки, поклёвывая высыпавшуюся из пакетов картошку фри. Жизнь, подумал Мартин, выбирая столик, не принадлежащий никому из завсегдатаев, не так уж плоха, вопреки всему. У него есть планы на лето. Он встретится с Густавом. Ночью он с большой вероятностью выспится, потому что организм должен восполнить недостаток отдыха. У него есть свежая рукопись. Его мозг уже сгенерировал несколько идей в связи со сборником эссе австрийского философа, и пока остывал слишком горячий кофе, он написал Максу длинный мейл, в котором изложил эти идеи, а также некоторые общие мысли о современной философии в кильватере постмодернизма. Пожалел, что не может развить эту тему более глубоко, сохранил написанное в черновики, но передумал и отправил как есть. Вскоре от Макса пришёл ответ, как минимум такой же длинный. Мартин решил, что прочтёт его внимательно, когда снова придёт в форму интеллектуально.

Остаток дня прошёл в вязком тумане. Часы тикали, отмеривая очередной час ожидания назначенной встречи. Густав – Мартин позволил себе взглянуть на циферблат – опаздывал уже на полчаса.

Разумеется, все практические вопросы в связи с отпуском будет решать Мартин. У Густава, возможно, даже паспорт просрочен. Хотя паспорт, наверное, в порядке, потому что всю весну он провёл в Англии. Но билеты, бронирования, страховки – это придётся взять на себя Мартину. Само по себе это несложно, возразил он сам себе (он может поручить всё практикантке Патрисии), но эта его пассивность как жизненный принцип… У Густава всё обычно решается как бы само собой, но интересно, он понимает, что проблему за него всегда решает кто-то другой? Что это вовсе не добрая воля мироздания?

Мартин сунул пачку бумаги в сумку и направился к этому безнадёжному перекрёстку Васагатан и Авенин, потому что Густав за столько лет отсутствия мог легко забыть, что «встречаемся у Валанда» означает «у киоска рядом с Валандом».

Наверху у Художественного музея висели афиши выставки. Нельзя не признать – это выдающаяся живопись.

Когда прошло сорок минут, а Густав так и не появился, Мартин позвонил. Он несколько раз набирал номер, но никто не ответил. Мартин застыл на месте с телефоном в руке. Можно позвонить Марии Мальм и спросить, не хочет ли она выпить по бокалу вина. Подумав об этом, он положил мобильный в карман и пошёл в сторону запада.

Пока он двигался, ему казалось, что всё не так уж плохо. Пока ты движешься, ты в пути. Но стоит остановиться, всё теряет устойчивость. Огромные безмолвные дома. Из всего квартала, казалось, выкачали жизнь. Пустота разрасталась, а сила тяжести клонила вниз, ноги с трудом отрывались от земли, тело как будто забетонировали, зачем вообще куда-то идти, ведь вокруг те же улицы, те же подъезды, те же окна, те же люди, те же тайские рестораны со склизкой едой, те же кафе, в которых скучающая молодёжь пьёт дорогой латте, те же туристы, притворяющиеся, что их интересует Хага, те же потрясающие булочки с корицей, та же булыжная мостовая, те же книги у букиниста. На Линнейгатан не было ни души. Всё население, видимо, сосредоточилось в уличных кафе рядом с кинотеатром. Может, им тоже стоит пойти туда и выпить пива? Густав наверняка выдернул телефонный шнур из розетки и спит. Очень, кстати, на него похоже. Ему Мартин этого не скажет. Все комментарии он оставит при себе. Атмосфера будет лёгкой, и он поделится идеей о лете на Ривьере, и Густав сразу повеселеет, потому что он, возможно, чувствует себя подавленным и после недавнего успеха его одолевают мрачные мысли. А так он отвлечётся.

Сам не понимая