меня над самым ухом. Секунда, и я мелом корябаю рядом с окном знак. Но непросто найти управу на голос, который не говорит вообще ни слова.

Звук неуловим, хотя я стараюсь за ним следовать и иду до двери, которая открывается, затем отступаю на несколько шагов; затем с закрытием двери иду налево и подхожу прямиком к стене. Возможно, кто-то в соседней комнате? Но здесь не постоялый двор и не гостиница. Тут до меня доходит, что звук находится не за стеной, а внутри ее. Толчок повинуется мне прежде, чем я ему велю, проскальзывает за деревянные панели и вышибает их.

Передо мной человек, на вид мужского пола.

Глаз широко открыт, но зрачка в нем нет. Руки толстые, бедра крупные, но живот несоразмерно мелкий. Нет и рта, а на его месте что-то вроде хвоста толщиной с кулак. Спиной он припал к прокладке из сухой травы. Поначалу я вижу его как бы в тенетах, но секунды через три или четыре различаю, что всё это веревки. Ими обвязаны его шея, руки, ноги, а с ними ступни, пальцы, запястья, голени; по отдельности и вместе, все они привязаны к веревкам, и каждым своим шевелением приводят в движение что-нибудь в доме. Челюсть мне никто не сжимает, поэтому она свободно свисает чуть не до пола. Я отступаю почти без всякой мысли, но как раз на приближении к окну это существо – иначе назвать сложно – тянет свой средний палец, будто подзывая, и на моих глазах окно открывается. Ко мне тут же возвращается голос Королевы и ее слова: «Долинго крепок не заклинаниями и искусством, а железом и веревками». Перед собой я вижу мужчину, но слышу женщину, которую слышала когда-то однажды, но не узнаю ее; или знаю, но не помню. Не эта Королева, но кто-то другой задает вопрос: «Если веревка тянет собой всё, то что тянет за веревку?» Снаружи ветер проскальзывает в окно и обдувает существу кожу, что повергает его в панику. Комната теряет свою прохладу и приходит в неистовство: окна бестолково открываются и закрываются, дверь распахивается и захлопывается, стол отлетает то в одну сторону, то в другую. Человек или, точнее, существо, которое я вижу, до сих пор ни разу не чувствовало ветра. Не знаю как, но моя последняя трапеза растекается лужей по полу, во рту стоит рвотная горечь, а горло дерет. Снова подкатывает рвотный позыв, но в животе уже пусто. С потолка спускается ведро и, накренясь, выбрасывает воду прямо на пол. Я едва успеваю отпрыгнуть. Доски в этой части пола расходятся, переворачиваются, чтобы слить воду, после чего выпрямляются как ни в чем не бывало.

Я хватаю свою поклажу, забрасываю на лошадь и уезжаю, надеясь, что безвозвратно.

4. Волк и птица-молния

Lgegenechi o maza okawunaro

Двадцать один

Мальчонку они теряют.

Та черная сука и они все теряют мальчика. Такая вот печальная весть для некоторых, а может, и для многих, но я, уж простите, просто покатываюсь со смеху. Когда живешь долго, как я, мало что не оказывается смешным – даже горе, жестокость или утрата. Ибо истина в следующем: между богами и принцессами, королями и вельможами это всё игра, и как тут не смеяться, когда кто-нибудь из них ее профукивает? А эта водяная, с этими ее замашками насчет суждений характеров, вот так взяла и отдала ребенка, а затем объявила его потерянным. Хотя нет: похищенным, потому что даже у нее слово «потерянный» так или иначе увязывается со словом «утраченный», то есть мертвый. Говорят, на мальчонку обрушились дурные обстоятельства, как будто их не обрушили на него чьи-то ручки.

Я, как уже сказала, просто смеюсь.

Итак, Малакал. Я в очередном городе, куда меня призывает она, несмотря на всё, что я знаю о ее глупости. Что это значит для меня, я не знаю. Две четверти луны назад в Лише я поднялась на борт доу под торговым флагом, чтоб благополучно разминуться с военными кораблями и полосками берсерков для отпугивания пиратов. С такой же целью я принимаю вид некроманта, для устрашения любого, кто на корабле осмелится меня пытать. С доу меня ссаживают далеко на западе, на побережье без названия, не оставляя мне выбора: дескать, или сходишь, или становишься грузом. Я знаю, почему выбрано именно это место, потому что мне понятно, кто его выбрал. Отсюда чуток на север – и окажешься вблизи Малакала, хотя всё еще в семи с лишним днях пути, но недалеко от того берега находится одна из десяти и девяти дверей, которая выводит сразу к городу. По крайней мере, в этом водяная всё так же себе верна, посылая людей по дороге, но никогда не оплачивая проход. Она знает, чего мне будет стоить ступить в этот портал, но уже считает, что дело сделано. И гляньте: я послушно иду по ее указаниям к перекрестку, где меня дожидается некий мальчик – когда-то сангомин, но перешедший на сторону правды, едва начал обращаться в мужчину. Что за причина подвигла его так поступить, я не спрашиваю, а лишь обматываю вокруг шеи ткань женщины Ньимним; от ткани осталось одно название: истрепалась в лохмотья. Я черчу поверх десяток нсибиди и еще один царапаю ногтем на плече; тем не менее сразу со входа какой-то дух выталкивает меня на землю Малакала, силясь воткнуть головой в пыль, пока я не успеваю начертать на грязи знак, заставляющий его убраться. «Нет, не Якву», – думаю я; тот любит представляться, церемонничает, а это просто какой-то залетный, что подставился под мой гибельный нож.

Прежде чем куда-то соваться, я беру одну ночь на отдых – не хватало еще, чтобы кто-то видел меня изможденной после той двери. Вот же язви ее, эту водяную потаскуху! Сотня проклятий за то, что она небось думает – всё, что нужно, это поманить, и уж я примчусь бегом. Но тем не менее я здесь, и кто меня к этому понуждает, я не отвечу. Ту ночь я провожу в доме человека, преподающего законы тем, кто не умеет читать. Он мне увлеченно рассказывает, что нынче происходит между Севером и Югом. По его словам, в отношениях снова напряженность. В пору правления Нету сидевший на троне Юга безумный король перешел от воинственных разговоров к самой войне и, вопреки своему безумию или, наоборот, благодаря ему, захватил не только Увакадишу, но и земли до самого