место еще более впечатляет, когда его осматриваешь с земли, но я здесь, наверху с птицами и, по-видимому, в самой высокой башне. Мелелек, Палата белой учености. Отсюда я ожидала увидеть облака, но увидела лиственные кроны. Множество людей здесь селится в деревьях, и некоторые прямо там обустраивают свои жилища, но я никогда еще не видела, чтобы весь город покоился на деревьях. Не видела я и деревьев высотой и шириной с городской квартал, таких высоченных, что вполне могут дотянуться до луны, огромных как сам мир. Смотреть вниз нет даже смысла, потому что расстояние от башни до земли чересчур велико. Лучше смотреть на Небесный караван – небесный фургон; «караван» – это мое словечко – как он подходит к причалу непосредственно через окно от меня; крупный, как доу, и движется на разнообразных канатах. Караваны переходят от одного дерева к другому – «дерево» тоже мое слово, а не их; каждое друг от друга на большом расстоянии, так что всякий караван в день проходит изрядно. Город на дереве, и еще на том, что дальше, а все грузы, повозки и животные в клетках перемещаются на идущих в разные стороны веревках. Голова кружится от разреженного воздуха, а также от вида далеких водопадов и акведуков, которые здесь именуют «блуждающими реками», а еще больших бассейнов. Как, каким образом? Вода течет в эту цитадель и вытекает из нее, но совершенно непонятно, как она могла достичь такой высоты. Всего этого необъятно много, даже чтобы просто оглядеть, так что я выскальзываю из Палаты белой учености и направляюсь к небесным причалам, где сажусь в первый же фургон, который вот-вот отойдет.

У жителей Долинго кожа иссиня-черная. Большинство из них стоят в этих фургонах и держатся за столбики. В основном здесь мужчины в мантиях и шапочках, с книгами и свитками в руках, мучнисто-белых учеников среди них нет. Некоторые друг с другом разговаривают – негромко, без споров, словно они меж собой согласны во всем, но большинство просто стоит, думая о чем-то глубоком. Когда от ветра фургон начинает покачиваться, я здесь единственная, кто вздрагивает. Сейчас я невзначай ухватила за руку мужчину, держащегося за столбик, и он поглядел на меня так, словно вымоет ее первым делом, как только мы доберемся туда, куда я пока не знаю.

Этот фургон-караван пузат как брюхо внутри у Чипфаламбулы, зато с окнами по обе стороны, как в галерее для растений, что держат у себя богачи в Марабанге. Я не могу видеть, но чувствую, как наверху по этим огромным канатам движутся большие колеса, словно по небу ползут гусеницы. Даже с этого ракурса Долинго смотрится так, будто он по-прежнему растет – дом поверх дома, и снова поверх, и так мимо облаков до самого неба. Маховики и шестерни тянут нас к центру – открытой, круглой как солнце площадке с соломенной крышей и колоннами из золота.

– Мунгунга! Сердцевина! – вещает откуда-то голос, словно незримо парящий в пространстве, и я снова единственная, кому это кажется необычным. В этом сердце по центру большие колеса взаимодействуют с теми, что поменьше, а те снова с большими. Всё это часть таинственной магии Долинго, заставляющей вещи двигаться, отталкиваться и притягиваться по своему усмотрению. Фургоны в Мунгунгу приходят и уходят, а у меня при мысли о еще одном путешествии слабеют колени. Это озадачивает, ведь для меня небо и полеты, казалось бы, не внове.

«Страх у тебя не перед полетом, а перед падением», – говорит голос, похожий на мой. «Ты непременно упадешь и прямо на поле из копий, которые в тебя вонзятся и сделают твой конец невыносимым», – вторит ему другой голос, мне незнакомый. Содрогаясь от этой фразы, я тем не менее иду. За пределами центра длинная дорожка из тесаного камня, с широкими стульями для всех желающих присесть, а также фонтанами, которые я видела лишь в Фасиси, только эти крупнее и в виде статуй, похожих внешне на Бунши; из ртов и сосков у них выстреливают водяные струи. Я останавливаюсь на другой платформе, которая тоже причал, и здесь, словно из ниоткуда, раздается громкий голос:

– Центральный Путь!

Мимо неторопливо проезжает старая повозка, которую быстро обгоняет новенькая колесница с двумя седоками. Мунгунга, должно быть, и впрямь находится где-то по центру, поскольку отсюда открывается равноудаленный вид на все стороны. Это поистине деревья богов и великанов, хотя я никогда не слышала историй, где великаны жили бы на Севере. Галерея представляет собой череду гигантских залов, представших взору как выложенные на рынке товары; отсюда видны столбы, колоннады и открытые воздушные пространства, полные людей. Есть и другие залы, похожие на обширные склады или пункты ввоза иноземных товаров. А вот вид за Мунгангой заставляет безмолвно ахнуть: расстояние позволяет видеть большую часть дерева, хотя его низ всё так же окутан туманом, но ближе к вершине громадный ствол разделяется на три части, а на двух выступах там умещаются два людных квартала, района или даже небольших городка.

Справа древесный ствол сменяется крепостными стенами – или, может, они построены вокруг него; стена форта при этом вздымается высоко, а та, что за ней, еще выше. Их можно назвать замками с этажами числом от пяти до шести, а местами до семи и даже восьми. На пятом этаже находится подвесная платформа, которая с толчком – я снова вздрагиваю – начинает опускаться на толстых веревках. За замками еще больше ввысь уходят дороги, мосты, всё те же водные пути и дома, которые идут вверх, а не вширь – еще выше, чем обитаемые обелиски Омороро. Вокруг так много людей, все ходят, разговаривают, сидят кучками и сами по себе – настолько непринужденно, что разбирает любопытство, кто же в этом городе занимается трудом, даже не рабским, а вообще как таковым. Так много длинных одеяний, но ни доспехов, ни туник, ни геле, ни агбад, ни юбок, ни шаровар, ни голых грудей, ни босых ног.

На ответвлении влево резиденция Королевы, это вне сомнения. Навыка мне хватает, чтобы распознать, когда место с сотней крыш является обиталищем всего одной высочайшей персоны. Внутренний двор, само собой, заполнен множеством строений и дворцов, но всё здесь возведено для правителя и для тех, кого ему угодно лицезреть. Пурпур, багрец и золото. Один караван-фургон безостановочно ходит туда и обратно; не нужно гадать, потому что понятно и так: в нем бдит целый отряд стражи. Я возвращаюсь к центру и сажусь в караван, что направляется на север. В воздухе пахнет терпковатой свежестью,