– Птица давно улетела. Сейчас с этим уже ничего не поделать!

– Зато можешь кое-что сделать ты – рассказать всё как есть. Учти, повторять свое предложение я не буду.

– Один – какой-то толстяк по имени Белекун. Второй отличался молчаливостью. По размышлении мне кажется, что он не походил на старейшину, больше напоминал воина. Одежды всегда черные, никаких синих или синих с черным. Было видно, что толстяк от него нервничает. Тот черный и дал мне ворону, чтобы я, если увижу со стороны женщины, которую вы зовете принцессой, какие-нибудь странности, сразу выпустила птицу.

– Без сообщения?

– Если бы им было нужно сообщение, они бы послали женщину, которая умеет читать и писать.

– Значит, странности? И какие?

– Есть ли что-либо более странное, чем монахиня с огромным животом?

– Ты лжешь.

– Я могу лгать с этой… этим созданием, которое на меня вот так смотрит?

– «Странность» может подразумевать что угодно. Им нужно было бы разъяснение. Ты использовала какое-то слово или символ?

– Я говорю…

– Ворона в Фасиси доберется к исходу ночи. Будешь продолжать в таком же духе – до рассвета вряд ли дотянешь.

– Я нарисовала палку! Палочку с брюшком-каплей и точкой внутри.

Аеси. Возможно. «А если не он, то кто еще?» – спрашивает голос, похожий на мой. Как мы забрели так далеко, не учтя, что за ним может стоять целый легион? Глаза, уши и носы нюхачей повсюду, даже за пределами так называемой священной плевы Манты!

– Я почти и не думала, что она будет с кем-то из нас даже разговаривать, памятуя о чистопородности своей крови перед нами, простолюдинами. Но я всё поняла по тому, как она кричала при родах.

Больше у Летабо вызнавать нечего, хотя она сама постепенно разговаривается и рассказывает, какую беспечную жизнь вела, будучи простой воровкой, до того как к ней заявились этот пахнущий насилием толстяк, а с ним молчун в черном – убийца, пропитанный смертью. А она всего лишь воровка, и всё, чего хочет – держаться подальше от того, что грядет против всех вовлеченных и той вахалы, что вот-вот разверзнется.

– Я даже не знаю имени той женщины! Я не…

Она не замечает, как я незаметно киваю нинки-нанке. Тот изрыгает струю пламени, которая зажаривает мерзавку быстрее, чем она успевает ахнуть. Дракон начинает поглощать свое жаркое.

План действий таков. Мальчика мы отправляем с Нсакой к Басу Фумангуру, который через два дня после того, как мы выпускаем голубя, откликается тайным женским эве, означающим: «Придите, придите сейчас». Но если наш голубь долетает до Конгора за два дня, то их до Фасиси долетает за один. Принцессу мы препровождаем в Долинго, независимую страну синекожих, которая не находится под властью Короля Фасиси, хотя он и любит говорить об обратном. По словам Нсаки, она, Королева Долинго, поддерживает наше дело. «Мы будем женщинами вместе», – заявляет она в послании, отправленном две луны назад с бултунджи, гиенами-оборотнями Лесных Земель.

Только в двух других королевствах есть королевы, и уклад там не похож ни на что, ведомое нам, даже на легенды и слухи об этом, которые бытуют в южном буше. О гигантской стране с цитаделью на вершинах гигантских деревьев, и со всевозможными караванами, фургонами, повозками, дверями, лестницами, лазами, банями и окнами, которые действуют сами по себе.

– Я слышала, до Долинго больше, чем луна пути. А королева и без того в существенной опасности.

– Если по суше – да, но вы отправляетесь по реке, – говорит Нсака.

– Всё равно держаться незамеченными всю дорогу не получится. Вороны летают по любому небу, и голуби тоже.

– Весь путь по реке, Соголон, мы идти не собираемся, – говорит Бунши. – Вниз до Миту нас по Убангте доставит Чипфаламбула.

– Ты, видно, меня не расслышала? По суше слишком долго и опасно.

– По суше мы не поедем, – повторяет она.

Лиссисоло требует себе еще одну ночь со своим ребенком и поднимает крик, когда мы говорим, что ехать нужно сегодня вечером, а когда добавляем, что лучше поторопиться, распаляется окончательно. Она кричит, что с ребенком не расстанется, даже если мы будем один за другим отрывать ее пальцы, но тогда нам придется терпеть ее плевки в глаза или то, как она при каждой попытке будет кусать нам руки.

– Тебе не понять! – сверкает она на меня слезными очами. – Не понять того чувства, когда ты готова за что-то не только умереть, но и убить тоже!

Эта женщина разговаривает со мной так, будто у меня самой не было детей еще до рождения ее бабки.

– Оставишь его и потеряешь еще одного ребенка, дуреха, – говорю я, сознавая, что в глубине каждой такой женщины сокрыта некая другая Сестра Короля, с которой я сейчас на самом деле и разговариваю. Она несет мне что-то насчет того, да как я смею, но я даже не слушаю.

В конце концов вмешивается настоятельница:

– Дайте ей время до рассвета, иначе покоя не будет. Раньше, чем через четверть луны, никто сюда не доберется даже самым быстрым ходом, и то если мы им опустим ремни для подъема.

Чипфаламбула везет нас по Убангте, в обход Джубы, а затем на юг по Нижней Убангте. Уже за Джубой и Конгором наша рыбина открывает рот.

– Эта та же или другая? – интересуюсь я у Бунши, но та не отвечает. Похоже, рыбина действительно другая, поскольку ее половина всегда над водой, а сбоку, сразу над правым глазом, у нее видна перекладина.

– От лестницы? – спрашиваю я.

Вскоре мы оказываемся на спине этой рыбы, и меня ошеломляет то, чего я не разглядела ночью. Под ногами у меня грязь – жирная как на иных сельских пастбищах, а также с травой и даже прудиком, где водится мелкая рыбешка. На спине этой громадины произрастают высокие деревья с толстыми ветвями и пышными листьями, как будто мы вовсе и не на рыбе, а на небольшом острове. Острове, дрейфующем вниз по реке.

Сколько же раз люди проплывали мимо него и задавались вопросом, как давно существует посреди реки этот остров? А затем моргали глазами, куда же он делся на следующий день? Девять ночей спустя мы уже на берегах Миту. Здесь мы снимаем капюшоны с лошадей, которые, безусловно, были бы напуганы, обнаружив, что стоят в гигантском рыбьем брюхе. Еще пара ночей – и рыбина, не исключено, заглотила бы их отдельно или вместе с нами.

Луга и наделы здесь точно такие, какими я их помню на этой земле. Мы едем пыльной тропой, которая выводит нас