сподручней. Королева только что мне сказала, что, видно, боги благословили ее сестрой, потому как мы будем править вместе!

– Теперь ты уже мыслишь быть королевой?

– Конечно нет. Я должна быть регентшей при истинном короле. Кто еще убережет его так, как я?

– Не могу ответить на этот вопрос за тебя.

– Ты прекратишь изъясняться таким тоном? Я всё же особа королевской крови и в королевстве, которое признаёт мой титул. Тебе не мешало бы сделать то же самое.

– Да… ваше высочество, – выдавливаю я.

Ее лицо меняется, на него вновь возвращается улыбка, как будто мы две наперсницы, поверяющие друг дружке свои каверзные секреты.

– А знаешь, что мне только что сказала Королева? Что я трачу драгоценное время попусту и подвергаю себя излишней опасности, пытаясь заполучить наследника таким отсталым, варварским способом. Я могла просто приехать в Долинго, и через несколько лун у меня бы здесь родился сын.

Так и хочется сказать этой сучке, чье время она здесь тратит попусту – уж явно не свое, но вместо этого я спрашиваю:

– На что она намекает?

– Вероятно, чтобы я породнилась с каким-нибудь скромным полубогом. Она, кстати, хочет с тобою встретиться.

– А если я этой встречи не хочу?

– Праправнучка о таких твоих чудачествах ни разу не упоминала, – дерзко улыбается Лиссисоло.

– Мне было не до шуток.

– Мне сейчас тоже. Ты будто думаешь, что Королева обращается к тебе с просьбой? Или ты взяла себе в голову, что мы вместе женщины? Так вот, ты ошибаешься и в том и в этом. Знай свое место, прежде чем кому-то здесь придется тебе об этом напомнить, – молвит она со сдержанной грозностью.

Я придерживаю язык, потому что вижу принцессу такой, какой она была всегда: норовистой строптивицей, которой не терпится сомкнуть с кем-то ряды, а меня выкинуть за ненадобностью, как нечто отслужившее свой срок.

Даже в битком набитом небесном фургоне я чувствую себя одинокой, возможно, потому, что это единственное место, где я не чувствую за собой слежку. Ни один голос, кроме похожего на мой, в небе меня не беспокоит. Я держу путь к Ветви Придворной знати, где пересаживаюсь на Млуму – самый яркий район, чьи крылья весь день копят солнечный свет, а ночью освещают им небо. Здесь я вслед за небольшой группой опускаюсь к платформе, расположенной этажом ниже. На ней все терпеливо стоят, и я схожу одна. Прохожу через зал, облицованный глиной грубо и неказисто, как ручная поделка. В углу статуя мужчины и женщины возле костра, тоже из глины. Болотная осока выглядит символом почтения к старому Долинго. От входа зал идет как бы по кругу, где на левой стене развешаны барабаны, копья, шкуры львов и гепардов, части челнов и два скелета в коронах и со скипетрами, а справа вдоль всей стены развернут свиток, свидетельство некой славной эпохи. «Не такой уж, наверное, и славной», – думаю я, пока не подхожу ближе. Это не папирус или пергамент, а льняное полотно, и на этом полотне изображен Долинго.

На полотне нет никаких указаний, что это или кто и каким образом это создал. Быть может, это труд некоего эпохального зодчего, из головы которого создался облик целой страны. На первом рисунке изображено дерево высотой выше луны, на вершине – город или цитадель. Рядом с ним дорога, вьющаяся вокруг ветвей, и река, что восходит вверх, а не спадает вниз. На дереве раскинулся дворец и еще один подальше; меж собой они сообщены веревками, по которым курсируют грузы, повозки и животные в клетках. Веревки сведены в узлы и крепятся к деревам, движение происходит за счет сцепления больших колес с маленькими, а затем снова с большими. Дома высятся над вершинами других домов, а те еще и еще над другими.

– Так высоко, что можно напугать богов, – чуть слышно срывается с моих губ.

О моей праправнучке ничего не слышно с той поры, как она увезла ребенка к Басу Фумангуру. Ходит слух, что постановление мятежного старейшины вызвало всплеск пересудов в Фасиси, Малакале, Джубе и по всему Конгору, хотя лишь немногие ознакомились с ним в подробностях.

– Ничто не минует моего взора, кроме надписи на стене, – говорю я Королеве Долинго.

О судебных предписаниях она знает – знает и об этом. Что это, вызов всей монархии или только королю Фасиси? Королева Долинго надменна, резка и непреклонна со всеми. Она не терпит глупцов, только в ее представлении глупцы вокруг решительно все. Особенно ее канцлер, который переводит мои слова, хотя ее язык не очень отличается от других на Севере, нужно только привыкнуть.

На этой чопорной как шпиль Королеве золотая павлинья корона, которую фрейлины вынуждены ловить, чтобы она при резких движениях не соскальзывала с головы, золотом припорошены также ее ресницы, губы и соски. Позади нее величественный трон, но она предпочитает стоять. Огромную тронную залу обступает золотая колоннада, столпы которой восходят к куполу столь высокому, что с таким же успехом он мог бы считаться небом. Постамент трона представляет собой усеченную пирамиду, под которой на скромном возвышении топчутся все остальные – придворные особы обоих полов, а по бокам солдаты. Название только для красного словца: все эти золотые дротики и церемониальные мечи не годятся даже для показного боя.

– В следующий раз приведи этого Басу Фумангуру сюда. Давненько я не слышала, чтобы такая мудрость исходила от мужчины. Я нахожу это забавным, – восклицает она с улыбкой, которая при отсутствии отклика со стороны двора сменяется хмуростью. – Я сказала, забавным!

Зал тут же разражается смехом, хлопками и веселыми возгласами, но один лишь взмах Королевы, и все смолкают.

– Ты мне интересна, – говорит она, удостаивая меня взглядом. – Канцлер, разве не так?

– Так, о превеликая!

– Весьма примечательно, как всего за один переворот часов ты допустила четыре оплошности, из-за которых можно лишиться головы, если не пять. Однако я понимаю: с твоей стороны это не непочтительность, а просто незнание, как себя вести. Сколько тебе лет?

– Особо как-то не считала, – отвечаю я.

– Шестая оплошность. Канцлер, переведи ей это.

– Надо говорить: «Я не вела специального счета, о превеликая!» И обращаться непосредственно к великой госпоже, что перед тобой.

– А я к кому обращаюсь? Уж точно не к тебе.

Королева смеется:

– Я слышала, тебе сто семьдесят лет. Конечно, в таком возрасте ты, должно быть, повидала столь многое, что выстаивать на церемониях тебе не к лицу. А где же твоя принцесса?

– Я ей не служанка, превеликая.

– Конечно. Она мне, кстати, не рассказывала, чем ты при