Калиндара, перекроив карту Севера и Юга. Он сам повел свое войско и посрамил Нету, который всю войну просидел задницей на троне или на ночном горшке.

Проходит девять лет, прежде чем жители Калиндара своими силами оттесняют южан ниже Кеджере, освобождая в том числе и Увакадишу. Там поспешно заявляют о своей независимости и отделении равно и от Севера и от Юга, хотя не было и раза, чтобы они сами защитили себя от того или другого. С концом правления Нету и до вступления Кваша Дары все подуспокоилось, но внешнее спокойствие никогда не означает внутреннего. В глушь новостей приходит не так много, но достаточно, чтобы понять: Север и Юг вот-вот снова вступят в войну. Моя жизнь на Юге не вызвала к нему симпатии, но зато породила безразличие к Северу. «Равнодушие к королям и принцессам», – говорит голос, звучащий как мой. Этот мужчина смотрит на меня так, словно ждет благодарности за рассказ, который я отчасти уже знаю. Впору задаться вопросом, что лучше: пососать ему язык или член, чтобы он поменьше говорил? Я ухожу до того, как он проснется и скажет, что в темноте я выгляжу по-другому.

После доставки Сестры Короля в Долинго, а мальчика к Фумангуру я возвращаюсь обратно в буш, а добравшись на Юг, в лес у Затонувшего Города, убеждаюсь, что женщины перестали слать Лунной Ведьме весточки. Меня снедает то, что несколько страждущих женщин – теперь уже, видно, мертвых, – наведывались в лес за помощью к Лунной Ведьме, но обнаружили, что ее нет. Ушла для помощи королевским отпрыскам, до которых ей, в сущности, нет дела. И я живу отшельницей, пока весть не приходит снова.

Слово, что приводит меня в Малакал; тоже город на горе, но совсем не такой, как Фасиси. Фасиси начинался у подножия, но стремление людей возвыситься над себе подобными, а короля Севера – взгромоздиться надо всеми привело к его строительству вверх по склону. Малакал, наоборот, начинается с верхушки, а затем снижается. Старый город начинался в низовьях и как-то захирел; новый же, основанный спустя триста лет, поменял свою тактику в корне, начавшись наверху и вырастая в обратной последовательности.

Стоя на подступах к городу, можно оценить, почему его зовут «большим маяком» – во всяком случае так было раньше, когда я еще имела дела с Севером. Дело в том, что, когда Малакал начал разрастаться, там построили еще одну стену – ниже по склону, чтобы огородить первую, которая тоже опоясывает гору. Но и она не смогла сдержать растущей провинции, и возникла еще одна стена, более низкая и широкая, а затем еще. Дом снизу дома, окно ниже окна, и похожие на иглы башни, которыми славится Малакал – некоторые из них такие тощие, что не помещаются и ступеньки. Некоторые худющие настолько, что будто застыли в изнеможении, припав друг на дружку словно усталые любовники. Кроме того, за третьей стеной уже образовалась четвертая – не потому, что предыдущая набухла и вот-вот лопнет, а просто с годами развелось много тех, кто считает себя слишком хорошим для тех, кто снизу, но продолжает с ними сталкиваться, а те считают их недостаточно хорошими для того, чтоб кичиться у себя наверху.

С отношением к этому городу я так и не определилась. Дороги здесь извиваются и израстают в тупики, то поднимаясь, то опускаясь, будто не могут решить, куда же им направиться. В городе по-прежнему действуют четыре крепости, как последний оплот Севера, хотя времена, когда Юг захватил всё, кроме этих мест, скончались еще с Нету. Малакал находится всего в дне пути от Колдовских Гор, этого гнездилища сангоминов – еще одна причина, по которой я сторонюсь этих мест. Однако здесь действительно добывается золото и есть выход к морю.

Кто-то взял мне гостиницу за второй стеной Малакала – комнату с висящим у двери зеркалом. Это зеркало, в которое я не заглядывала по крайней мере вечность, не висит, а будто парит, что придает ему сходство с заколдованным окном, в чарах которого видишь лишь то, что позади тебя, но ничего из того, что впереди, – прошлое, которое оборачивается само на себя, искажается, и его невозможно прочесть. Я смотрюсь в зеркало и наконец вижу в нем старуху. Голова почти полностью седая, волосы с боков выбриты, с одним лишь снопом на макушке. Но и этой картине я не могу доверять, потому что в отражении мое лицо переиначено, шрамы с правой руки перенесены на левую, под скулой кривится бороздка шрама. Некоторых женщин вид одной лишь пряди седых волос ужасает сильнее, чем демон; я же своей сизой седины ожидала свыше ста лет. Что до лет, то ушло три года, прежде чем я наконец получила их весточку; три года, равные опозданию в два лета и десять лун. До меня дошел шепоток юмбо, которому тоже шепнул юмбо, которого нашел тоже юмбо, услышавший это от Бунши, которая сама так и не удосужилась мне сказать, что мальчик у них пропал.

Поэтому, когда ко мне с рассказом приходит Нсака, я вначале ничего не говорю. Мальчика они теряют до того, как мать дает ему имя, значит, сейчас ему уже три года, если он среди живых. Прояснить его местонахождение в Малангике – туннельном городе и тайном подземном рынке ведьм – Бунши не пробовала, и понятно почему. Она знает, что, если туда хотя бы сунется, любой некромант посильнее схватит ее в ловушку и продаст целиком или по частям, повышая цену за каждый отрезанный кусок, пока она жива и пищит. Мне же не нужно и подсказывать, что если ребенок пропал, то это первое место, где его искать. Поэтому, прежде чем отплывать из Лиша, я направляюсь именно туда, в место над Кровавым Болотом, пониже Увакадишу – узнать, что же сталось с тем безымянным мальчиком.

– Ты уже не первая спрашиваешь, – говорит мне человек, который силой заклинания переворачивает телеги, а зелья обращает в игрушки и украшения. – Был тут еще один – не мать, а как бы, по его словам, действует от ее имени, не человек, а скорее змей; подошел и говорит, что ищет мальчика без имени и того, кто его продавал. Я, честно сказать, таких людей не видел, но слышал про них. На вид он как бы и человек, с руками и ногами, но всё можно понять по тому, что глаза у него светлее, чем у окружающих, а кожа холоднее талой воды, и язык, поди ж ты, раздвоен. Но не