– Помешать тому, чтобы он родился заново? Может, ты просто живешь слишком долго. Вы всё никак не устанете от своих нудных споров. Аеси уже не в силах изменять умы так, как раньше, она тебе это говорила. А ты всё ищешь перемен, какой-то справедливости, восстановления династической линии. Ты пойми, даже она не остановит правду, когда та раскроется.

– Это почему же?

– Ведь и Аеси по-своему чтит порядок вещей.

– Каким это образом?

– Погрешность в династической линии исходит не от него. Ты читала гриотов? Назначение Аеси лишь в том, чтобы прислуживать власти, и хочешь верь, хочешь нет, ему всё равно какой. Ему всё равно, кому он служит, но как только он оказывается там в услужении…

– Я тебе не верю.

– Мне все равно. Позвать тебя было, как всегда, идеей водяной феи.

– А я знаю, зачем она это сделала и почему продолжает обращаться ко мне.

– Должно быть, из-за твоих сотен лет добрых дел.

– Если бы! Она приходит ко мне только тогда, когда уже слишком поздно или когда все, кто был передо мной, терпят неудачу.

– Ты имеешь в виду меня? Меня никто и не звал. Мальчика я исправно доставила. Но ведь есть чем гордиться, когда тебя зовут только после того, как все остальные сдались и выдохлись. Молодец, прапрабабушка! – подмигнув, улыбается Не Вампи.

Я вижу в ней всю невысказанную обиду, накопленную против меня. «Да оставь ты ее, и дело с концом!» – хочу я сказать, но не могу.

– А ведь историю ты так и недосказала, – говорю вместо этого и жду.

– Ах да. Бунши относит ребенка к одной слепой, которая живет там же в Конгоре. Мальчик всё еще грудничок, и она берется вскармливать его грудью. Она была одной из немногих в стране, кого не уличили в ведовстве.

– Вот и ладно.

– В том-то и дело, что неладно. Муженек избил ее до полусмерти за то, что она взяла без его разрешения сосунка, и продал его торговцу сразу, как только договорился о цене.

– Она бесподобна, эта твоя водяная. Особенно в точности своих суждений о характерах.

– Фея-то здесь ни при чем, похерила всё слепая кормилица.

– Хорошо хоть, что его продали не в Малангике.

– Нет, не там. Ты ушла прежде, чем я успела сообщить, что обыскивать Малангик нет смысла. Мальчика он отвез на невольничий рынок в Пурпурном Городе, недалеко от озера Аббар. Это было как раз, когда Бунши прислала ко мне весточку. Я отследила мальчонку до некоего торговца благовониями и серебром, который рассчитывал продать дитя далеко на востоке; там за маленьких смуглых мальчиков дают золото. Пока я его искала, узнала, что караван уже успели разграбить наемники, на границе Миту и Темноземья. Кто-то налетел на него как буря и всех поубивал.

– Митуиты ворье обычно незлобивое, – удивляюсь я.

– Это были не митуиты и даже не грабители, потому что ничего не тронули: ни серебра, ни мирры, ни даже мускуса. Забрали только мальчика и кое-что еще. Мертвецы смотрелись как самые старые старики, – произносит Нсака, глядя на меня, и спохватывается, боясь обидеть единственную старуху в этой комнате. Она имеет в виду, что они выглядели так, словно кто-то высушил их досуха.

– До шелухи? – спрашиваю я, а она кивает. Кто-то будто прокалывал им грудь и высасывал всё до капли. Все слезы, кровь, желчь, соки, костный мозг – всё, что питает тело для жизни, оставив только кожу да кости. Даже кожа превратилась из кофейной в пепельную, а глаза стали блеклыми и умолкшими, как у оглушенных войной. Может, именно поэтому, хотя все были мертвы, от них не пахло тленом. Наемники говорили, что то место пахло так, будто на него вот-вот обрушится гроза.

– Ты теряешь время, не договаривая мне всей правды.

– А что я должна говорить?

– Импундулу никогда не летают одни или с себе подобными.

– Я не сказала, что это был импундулу.

– А я и не спрашиваю. Импундулу, если с кем-то странствует, держится всегда впереди всех; всех, кроме своей ведьмы. Когда ей от него польза, она его приманивает, а так он резвится сам по себе. Не все тела там были найдены, включая мальчика. Единственная причина, по которой он может быть жив, – он стал хорошей приманкой.

По лицу Нсаки видно, что она мне не верит.

– Ты хоть раз пересекалась с одним из них? – спрашиваю я.

– Я не…

– То есть нет. Потому что, если б ты с ним когда-нибудь пересеклась, тебя бы сейчас здесь не было.

– Куда уж мне до Соголон, самой бедовой женщины на свете.

– Никогда не встречала того, кто бы отнял у меня это право.

– Мы так с тобой далеко не уедем. Что ужасного в этом импундулу и почему ты думаешь, что некоторые тела пропали?

– Потому что дело в птице-молнии. Вампир на зависть всем вампирам, снежно-белый красавец с гривой как у коня, и только вблизи видно, что это не волосы, а перья. Белизной подобен облаку и белее альбиноса, у которого кровь всё равно течет близко к коже. Из каких они мест, никому не ведомо, потому что на месте они не задерживаются, умело скрывают свои следы и всегда в пути. Так они и странствуют, перемещаясь из одного места в другое, извечно в поисках следующего сердца, чтобы вырезать его из груди, и следующего тела, чтобы выпить из него кровь. Едва завидев жертву, он настраивает против нее ее же разум так, что ночь для нее превращается в день, и только она не знает, что белое одеяние на нем – это крылья. Среди жертв в основном женщины, но есть и дети и мужчины. Кого-то он убивает, кого-то меняет, но всех насилует. Однако жутче всего, это когда он в порыве ярости действительно превращается в птицу, ибо от одного лишь взмаха его крыльев грома достаточно, чтобы разрушить стену, а молнии – чтобы поубивать всех, кто за ней прячется.

– Ты когда-нибудь его убивала?

– Никогда. А вот его ведьму однажды да.

– Тут ему и конец. Что ж, тогда это не так уж сложно.

– Это его, наоборот, освободило, и он целую луну не давал житья одной деревеньке между Маси и Нигики, налетая туда ночами. В один из тех налетов он попытался утащить из хижины дитя, схватив его за ноги. Мать схватила первое, что подвернулось под руку, и швырнула в импундулу. Это оказался светильник, налетчик улетел весь в огне. А наутро люди прямо на берегу реки нашли обгорелого дочерна мертвеца с крыльями,