его поразило, как сильно постарели Джанни и его жена. И ему не пришлось догадываться, почему это произошло. Ангелина с порога рассказала их мрачную историю.

— Они приехали и забрали Джанни в лагерь для интернированных. Показали какой-то листок, на нем стояло его имя. После этого всякий раз, когда я выходила в город, мне вслед выкрикивали оскорбления. Потом отказались обслуживать в магазине. И все бы ничего, но они стали приходить к дому, вести себя агрессивно, и тогда я испугалась за детей и уехала. Младшую в школе уже не раз избивали какие-то девчонки.

— А ведь против этого я и сражался! И гляди-ка, то же самое творилось у меня на родине, — ответил Люк. Он посмотрел на Джанни. — А как тебе жилось в лагере?

Рокка пожал плечами.

— Нормально. Кроме язвительных замечаний, не было ничего такого. Хуже всего была скука: нечем заняться, некуда пойти. Я гораздо больше тревожился за Ангелину и детей и чувствовал себя виноватым, что тебя подвел. Столько вложений, и все коту под хвост. Нет у нас больше виноградника, о котором мы мечтали.

Люк пристально посмотрел на Джанни, надеясь услышать от него хоть что-то положительное.

— Но ты же помнишь, что вы оба подписали контракт?

Джанни посмотрел на жену, а та взглянула на него широко раскрытыми глазами. Он снова пожал плечами.

— И это все? — Белла перевела взгляд с Джанни на Ангелину. — Вы так легко сдадитесь? И проведете остаток дней, жалея себя и сокрушаясь о том, как все могло бы быть, вместо того чтобы взять и попробовать что-то исправить?

— А что мы можем сделать?

— Понимаю, расстаться с этой роскошью будет тяжело, — Белла обвела рукой их убогую квартиру, — но почему бы вам не вернуться на виноградник и не отремонтировать дом, чтобы у вас было приличное жилье? Потом можно построить новый забор по периметру поля, восстановить систему полива и, наконец, импортировать новые лозы.

Джанни взглянул на Люка; на лице его читалась смесь надежды и недоверия.

— Но как же земля? Ты сказал, ее полили химикатами.

Люк улыбнулся:

— Я немного преувеличил, чтобы убедить нашего друга офицера и заставить его действовать. На самом деле, не думаю, что вандалы использовали ДДТ или другие химикаты; скорее всего, виноград погиб просто потому, что за ним не ухаживали.

— Так что скажете? — спросила Белла. — Готовы принять вызов или пусть эти больные ублюдки выиграют?

Джанни рассмеялся.

— Боже, Люк. Слышал, ты летал на «Спитфайрах»[11], но не думал, что один из них понравился тебе настолько, что ты решил на нем жениться. — Его улыбка померкла, и он продолжил: — На восстановление виноградника уйдет много времени, и денег в этот раз понадобится намного больше. Ты готов рискнуть, учитывая, что случилось с вложениями в первый раз?

— А как еще вернуть мое первоначальное вложение? — ответил Люк. — К тому же, как верно подметила Белла, нельзя допустить, чтобы злодеи выиграли. — Он замолчал, а потом добавил: — Надеюсь, мы больше не станем воевать с Италией.

* * *

Рассказ Джанни Рокка и его жены потряс и ужаснул Люка и Изабеллу, но, когда через несколько недель они встретились с бывшим однополчанином Филипа, брата Люка, и выслушали его, их печали и гневу не было предела.

Прежде всего их поразило физическое состояние бывшего солдата. Он был истощен и напоминал скелет; худобу подчеркивала одежда, висевшая мешком и казавшаяся на несколько размеров больше. Лицо мужчины было сплошь покрыто морщинами, при ходьбе он сутулился и не мог пройти нескольких метров, даже опираясь на посох. Мужчина выглядел дряхлым стариком; Люк и Белла ужаснулись, узнав, что на самом деле он был ровесником Люка. На комоде за креслом стояла фотография, сделанная, очевидно, до войны. Контраст между пышущим здоровьем молодым человеком с портрета и бледной его тенью ярко свидетельствовал о жестоком обращении, которому подвергся солдат.

Его рассказ, ради которого Люк проехал пол-Австралии, подтверждал пережитые им испытания. Поначалу он не хотел об этом говорить, но, узнав, что Люк сам побывал в лагере для военнопленных в Германии, неохотно согласился рассказать все, на что хватило сил.

— Япошки нас поймали и отвезли работать на строительство железной дороги. Ее потом прозвали «дорогой смерти», — начал мужчина. — Я был знаком с Филом и до плена, мы были из одного отряда и в хижине поселились вместе, помогали друг другу. Он спал на соседней койке, и мы неплохо друг друга узнали. Говорили в основном о доме; он вспоминал об Амелии и Клэр. — Бывший солдат помолчал и добавил: — Ну и, конечно, мы с ребятами очень удивились, когда он сказал, что вы его брат.

Солдат улыбнулся.

— Кажется, Фил тоже удивился, что мы все про вас знали; думаю, он вами гордился. А в этой богом проклятой дыре нам всем нужно было чем-то гордиться, иначе было никак. А Фил… было в нем что-то такое, что производило впечатление на ребят, какое-то спокойное достоинство и умение за себя постоять. Мы в этом убедились, когда начали работать на железной дороге. У Фила сразу возникли стычки с охранниками. Его даже били пару раз, но сломать его дух не могли — не с тем связались. Фил лишь становился упрямее.

Мужчина замолчал и глотнул воды из стоявшего на столике стакана.

— Больше всего они любили бить нас сапогами и прикладами винтовок. Могли ударить и штыком, и рана становилась смертельной, если в нее попадала инфекция. Фил не любил, чтобы им понукали, он, видно, привык сам раздавать приказы и не терпел, когда приказывали ему; это его и сгубило.

Там был один малый, капитан; настоящий садюга, и у него был зуб на Фила. Он был настоящим зверем, этот капитан; ему ничего не стоило подойти к заключенному и выстрелить ему промеж глаз лишь потому, что тот как-то не так на него посмотрел.

Люк и Белла в ужасе уставились на солдата.

— Поверьте, я не вру. Сам видел. И вот однажды они с Филом схлестнулись. Теперь-то я понимаю, что это было неизбежно; надо нам было заранее догадаться, что все так и будет,