- Вася, ты бы лег уже, что ли,-с досадой сказала женапосле его очередного выпада. - Ты когда устаешь - совсем невыносимыйстановишься. В отпуск тебе пора.

Сурин промолчал и со скорбной миной отправился в ванную. Вотпуск, в отпуск... Сам по себе отпуск, конечно, дело хорошее, но к Рубцовуникакого отношения не имеющее. От

Рубцова ни в какой отпуск не уедешь и даже на пенсию неуйдешь.

Всю ночь он промаялся какими-то бестолковыми снами, вкоторых то летел в самолете, то ехал на велосипеде и знал, что нужнообязательно поспеть к сроку, иначе Рубцов сурово накажет. Куда именно он долженбыл поспеть и каков этот срок, во сне обозначено не было, но страх перед гневомРубцова затмевал все вокруг. Проснулся Сурин разбитым и потным, чувствуя во ртупротивную кисловатую горечь, будто вечером принял спиртного сверх меры изакусил пачкой плохих сигарет.

Встреча у них была назначена на час дня в баре с почтинеприличным названием "Пивнушка". Но название было, пожалуй, единственнымнедостатком этого заведения, расположенного на Ленинском проспекте. Во-первых,это достаточно близко от места службы Сурина, и он вполне успевал использоватьдля встречи свой обеденный перерыв. Во-вторых, "Пивнушка" находиласьдостаточно недалеко и от офиса Рубцова, обеденный перерыв у которого былненормированным, но который временем своим все-таки дорожил. И в-третьих,кормили там более чем прилично, хотя и дороговато по меркам суринскойгосударственной зарплаты. Но на чистую зарплату Василий Никанорович уже давноне жил.

Рубцов появился, как всегда, минута в минуту, спокойный,сдержанный, холеный, будто не стояла на улице тридцатипятиградусная жара. Встрогом деловом костюме, при галстуке. "Он, наверное, вообще не потеет, -некстати пришло в голову Сурину, изнемогавшему в рубашке с короткими рукавами.- Не человек, а машина".

Заказав обед, Рубцов приступил к делу. Чем дольше Сурин егослушал, тем больше изумлялся. И из-за такой чепухи он всю минувшую ночь маялсякошмарами?

- Послушай, тебе не кажется, что ты с жиру бесишься? -без обиняков спросил он Рубцова. - Что ты привязался к девчонке? Подумаешь,придурок какой-то письма ей пишет, так что теперь, всю российскую милицию наноги из-за этого ставить?

- Ты меня плохо понял, - медленно произнес Рубцов,глядя на него холодными ясными глазами. - Евгения - моя единственная дочь,усвой это, будь так любезен, раз и навсегда. Более того, у моей единственнойдочери плохая наследственность, очень плохая, я рассказывал тебе, что такоебыла ее мать и с каким трудом я отвоевывал у нее своего ребенка. Я не могудопустить, чтобы Евгения пошла по ее стопам, и готов сделать все, чтобы этопредотвратить.

- Да не валяй ты дурака! - вспыхнул Сурин. - При чемтут наследственность? Она что у тебя, пьет, шляется, наркотиками балуется? Тыни на шаг ее от себя не отпускаешь! Какая связь между этими письмами инаследственностью? Может, ты думаешь, что она станет проституткой толькооттого, что их прочтет? В конце концов, следи за почтовым ящиком сам, перехватывайписьма - и она не будет больше их читать. Зачем ты меня-то этим нагружаешь?Можно подумать, если ты найдешь этого парня, то наследственность никогда несработает. Знаешь, как в народе говорят? Кому суждено быть повешенным - тот неутонет. Что твоей Евгении на роду написано, то и будет, а письма тут совершенноникакой роли не играют.

Ему казалось, что он говорит убедительно и логично, и сейчасРубцов улыбнется, похлопает его по плечу и скажет: "Ты прав, Вася, что-тоя перемудрил с перепугу. Забудь об этом, давай лучше отбивную есть, а тоостынет". Но Рубцов почему-то этого не сказал. Глаза его стали еще светлееи холоднее, словно внутри головы выключили отопление, и казалось - ещенесколько секунд и все лицо его подернется инеем.

- Ты меня действительно не понимаешь или не хочешьпонимать? - спросил Рубцов. - Если ты не понимаешь, то я тебе объясню попроще,подоступней. Евгении уже девятнадцать лет, я делаю все возможное, чтобыконтролировать ее поведение, но я не в состоянии быть рядом с ней двадцать четыречаса в сутки. И вот выясняется, что в тот момент, когда меня не было рядом, онапознакомилась с каким-то странным типом, который теперь пишет ей странныеписьма с более чем странными признаниями. Более того, он утверждает, что никомуне позволит говорить о ней плохо. Кто это, хотел бы я знать, плохо отзывается омоей дочери? Что это за круг общения, о котором я ничего не знаю? Евгенияуверяет, что не понимает, о чем идет речь, и из этого могут быть только двавывода: либо она лжет, либо у автора этих писем не все в порядке с головой. Яслишком хорошо знаю свою дочь, чтобы допустить, что она может так лгать. Яуверен, что ее поклонник - сумасшедший, потому что только сумасшедшие могутсегодня, в конце двадцатого века, писать письма практически незнакомой девушке.Он знает, где живет моя дочь, и где гарантия, что он не захочет сблизиться сней? Где эта гарантия, я тебя, Вася, спрашиваю? И я не хочу сутки напролетпроводить в тревоге, опасаясь, что Евгения может стать жертвой маньяка. Япытался поговорить с ней, вразумить, напугать, но она и слышать ничего нехочет, она не верит в то, что этот парень - псих, она полна дурацкихромантических мечтаний и идиотских представлений о большой любви. Она не станетпроявлять осторожность, если снова встретит его на улице. Поэтому я хочу, чтобыты его нашел и убрал куда-нибудь подальше, в тюрьму, например. Я ясно объясняю?

- Вполне, - буркнул Сурин, - как для полных идиотов.

- Для полных идиотов я объясняю по-другому, - надменноулыбнулся Рубцов. - А для тебя персонально добавлю еще кое-что на тот случай,если ты не хочешь меня понимать. Ты, Васенька, всегда должен стремиться к тому,чтобы понимать меня как можно лучше. Это в твоих интересах, и я буду оченьудивлен, если вдруг окажется, что ты этого не знаешь. Но ведь ты это знаешь,правда?

- Знаю, - процедил сквозь зубы Сурин, не поднимая глазот отбивной, которая еще десять минут назад источала такой аппетитный аромат, атеперь казалась просто тошнотворной. - Давай письма, я подумаю, что можно сними сделать.

Рубцов протянул ему плотный белый конверт.

- Ты не подумаешь, Васенька, что можно сделать, асделаешь все, что можно. Найди человечка, который займется этим, я оплачу егоработу. Только человечек должен быть толковым и достойным доверия.

- О каких деньгах я могу с ним говорить? - спросилСурин.

- О любых. Работа должна быть сделана. Меня устроитлюбой результат, лишь бы он соответствовал реальности, а не был плодом наглыхфантазий, ты понимаешь меня? Я даже готов услышать, что Евгения обманывает меняпо-крупному, что у нее завелась какая-то компания, о которой я ничего не знаю,и в этой компании кто-то имеет основания плохо отзываться о ней. Но я должензнать правду.

"Правду, правду, - злобно думал Сурин, возвращаясь наслужбу. - Правду ему подавай, правдолюбец хренов! Из-за его любви к правде ятеперь должен задницу рвать в поисках опера, который возьмется поработать сэтими письмами. Конечно, хорошо, что Рубцов платит за работу, за деньги-точеловека легче найти, но ведь в этом деле не каждый сгодится. Толковый идостойный доверия! Где ж его взять, такого распрекрасного?"