прозу или стихи, а картины.

– Понятно, – сказал я, лишь бы что-нибудь сказать…

– Что тебе понятно? Почему такой грустный? Что случилось? – с неподдельным участием и какой-то предельной искренностью спросила Софья.

– Мы теперь на «ты»? – как-то неуклюже поддержал разговор я.

– Думаю, тебе нужна помощь! А у «ты» расстояние между нами короче.

– Возможно.

– Так что же случилось?

– Я забыл себя, – вырвалось у меня от отчаяния.

– Как это?

И я рассказал ей все, что здесь написано, до встречи с Романом.

– А теперь, – продолжил я, – не могу себя вспомнить.

– Зачем тебе это сейчас?

– Чтобы показать тебе, – с лёту соврал я. – Раньше некому было.

– И если я не увижу твоих прошлых достижений, разве это что-либо изменит? Напишешь новую книгу… Вот я пишу картину и продаю ее, и вероятность того, что я ее никогда не увижу, просто чудовищная. И это сейчас, когда есть фотоаппараты. А 200 лет назад, как жили художники? Написал, продал и свободен. Так и ты! Молодец!

– Я тоже так думал раньше. Оказалось, со словом другая история.

– Ну как скажешь! Я могу тебе чем-то помочь? – ничего, видимо, не понимая в моих заморочках, поинтересовалась она.

– Вряд ли…

– Ты придешь сегодня?

– Боюсь, что пока я не найду себя в прошлом, я не смогу…

– Ладно! – Софья чмокнула меня в щеку и решила не мешать.

– Зайди ко мне, пожалуйста, послезавтра вечером, если я не появлюсь у тебя раньше… – попросил я на всякий случай, вдруг мне к тому времени уже понадобится помощь. Кто знает, что этот призрак теперь еще придумает…

– Хорошо! – отозвалась Софья и ушла.

– Дед, явись, – через минуту взывал я в кабинете.

– Ну что? Вспомнил? – мгновенно откликнулся он.

– Нет! Почему она ничего не спрашивает про Романа? Почему нет полиции?

– А я знаю? – прикинулся дурачком призрак.

– Может, он жив? Я ведь не видел его мертвым, я убежал. Мало ли, что эта бабка вопила…

– Эй, есть кто-нибудь живой? – раздался мужской голос у входной двери.

– Это еще кого принесла нелегкая? – не выдержал я и взорвался.

– Тарас Михалыч, – как-то странно улыбаясь, прокомментировал призрак. – Широкий…

– О как!

На правах единственного живого в доме, я пошел открывать.

– Здравствуйте! – сухо поприветствовал я посетителя.

– Здравствуйте, батенька, здравствуйте! – широко улыбаясь и раскрыв руки для объятия, радостно встречал меня довольно упитанный, лысоватый писатель – нескончаемая любовь Марго-Лены. – А я мимо проходил, дай, думаю, зайду к соседушке, похвастаюсь. Новую книгу несу из издательства. Подумал, что в доме такого великого писателя один экземплярчик будет как раз к месту и кстати.

– Спасибо от всего сердца! Премного благодарен, – решил я, не обращая внимания на условности (типа той, что мы как бы незнакомы), мимикрировать под обстоятельства. – Я, конечно же, поставлю на самое видное место домашней библиотеки. Польщен. Вы, конечно же, самый первый экземпляр занесли первым делом в наш дом?

– Безусловно! Вне всяких сомнений, батенька! Не попотчуете ли с дороги чайком?

– Обязательно! – решив не противиться обстоятельствам, ответил я в надежде выведать хоть что-нибудь о ситуации в поселке.

– И с Сонечкиным вареньем? – уточнил гость.

– Пренепременнейше! – в тон ему отозвался я.

– Я слышал, у вас с ней все наконец-то наладилось, – кричал он, расположившись в кресле, мне вслед, пока я пошел ставить чайник.

– Кто доложил? – с улыбкой в голосе, но нарочито деловым тоном спросил я.

– Ну, как кто? Баба Маня, конечно же!

– И больше ничего не говорила, кроме сплетен про Софью?

– Как же не говорила?!

Я в панике выглянул из кухонного окна на террасу.

– Обязательно говорила! Что вы замочили Романа? Конечно же, рассказала! Только я никому! Могила!

– Значит, уже все знают об этом? – не мог поверить я услышанному.

– Конечно, весь поселок, – подтвердил Тарас Михалыч.

– Весело! А где же тогда полиция? – реально удивился я, совсем не понимая, что мне теперь делать!

– Зачем полиция? – деловым тоном, я бы сказал, даже не спросил, а прокомментировал Широкий.

– Ну как же? Арестовывать меня!

– Помилуйте, батенька! Пока полиция сама не придет, никто никому ничего не скажет! – скороговоркой, как само собой разумеющееся, протараторил писатель.

– Как так? – не врубился я.

– А зачем?

– Что значит, зачем? Справедливость и всё такое…

– Да, какая уж тут справедливость! – снова размеренно, своим плавным и тягучим голосом, как будто объяснял первокласснику, начал Тарас Михалыч. – Справедливость заключается в том, что сейчас я вам помогу, а потом вы мне поможете. И еще справедливость заключается в том, что Ромка – этот никчемный отпрыск великого писателя – больше не будет слоняться со своей помощью по поселку вместо того, чтобы употребить переданный ему по наследству талант в дело, и перестанет мозолить глаза своим напускным благородством! Мы пашем как волы, а он только и делает, что шатается: там починит, тут подлатает. Никчемный человечишка, спустивший свой талант в канализацию мелких бытовых услуг.

– Да что вы знаете про Ромку-то! Он, может быть, был самым честным из вас! – вдруг почему-то я стал заступаться за Романа, хотя только вчера терпеть его не мог, да и не знал ни его жизни, ни его самого. – Он, может быть, почестнее вас всех. И хоть и не писал книжек, и спустил свой талант, как вы выражаетесь, зато не врал ни себе, ни людям. Вы вот с Леной живете, и вам не стыдно людям показываться, потому что совесть свою вы уже продали давным-давно! А ему было не стыдно, потому что она была у него чистой!

– Так за что же вы его такого праведника грохнули, а? – обидевшись и покраснев, прищурился Широкий.

– Да не убивал я его!

– Как же! Баба Маня никогда не врет… – считая это аргументом, ввернул писатель.

– Да слепая она!

– Видит она получше зрячих! Пойду я, батенька… А книжечку полистайте и на полочку поставьте, обязательно! – быстро откланявшись, пошел на выход Тарас Михалыч.

– Боже! Есть в этом поселке хоть один нормальный человек?