будем делать писателей.

– Но я ведь ничего не подписывал…

– А это уже ничего и не меняет… Внучка-то ты моего грохнул, наследников у меня не осталось. Только ты теперь есть, непутевый. Нужен же мне теперь хоть кто-нибудь, кто разберет мой архив и опубликует его. Вся надежда была на Романа. Теперь на тебя.

– Стоп! Не грохал я его!

– А чем докажешь? Я не видел. Свидетельница говорит, что ты…

– Вы же сами сказали, что ей верить нельзя.

– Мало ли что я сказал… А она тебя видела!

– Вы на чьей стороне, писатель?!

– А на своей! Мне поручено было сделать из внука детского писателя, а ты его грохнул, спугнул, прогнал, убил… Не знаю что! Нет его теперь! Ты будешь отдуваться! Как твое имя настоящее – говори!

От такого напора я впал в ступор. То ли из-за шока сегодняшних обстоятельств, то ли из-за всех странных событий этих дней я не мог вспомнить своего настоящего имени. И сколько ни пыжился – не мог.

Через время сообразил, что можно было бы, конечно, обратиться в полицию и по паспорту восстановить… Но сейчас, после исчезновения Романа, в доме которого я живу, и пусть и сумасшедший свидетель утверждает, что я его убил, как прийти самолично в полицию с таким вопросом?

– Ха! Не помнишь? Вот я и говорю: никчемный ты человечишка. Зачем жил-то?

– Писал, – удивляясь вопросу и очевидности ответа, уверенно произнес я.

– Зачем? Чтобы явить миру этот свой бред, который даже не можешь теперь вспомнить?

– А вы зачем писали? – придумав, как вывернуться, спросил я.

– Я звал детей творить добро и не делать зла. Учил их отличать хорошее от плохого. Помогал выходить из запутанных ситуаций. Учил хихикать над собой, чтобы не быть снобами. Учил помогать там, где просят, и не вмешиваться туда, куда просят не вмешиваться. Учил верить в свои силы и следовать за своей звездой.

– Ну, и я типа того…

– Тогда, когда писал сказки… – настаивал призрак.

– Ну, да…

– Предъяви! Давай вместе почитаем! Какие имена были потом?

– Не помню, – совсем растерялся я и погрустнел.

– Думай, Федя, думай!

– Я напишу в издательства, – осенило меня. – Сейчас есть такие технологии, которые позволяют определить подлинность авторства.

– У тебя денег таких нет! Ты представляешь, сколько издается книг? Тем более, что, как ты утверждаешь, твои книги выходили то там, то сям по миру…

– А вдруг кто-нибудь узнает мой стиль?

– Так у тебя ведь нет новой книги…

– Так вы же мне ее обещали!

– Не успеешь, даже если лично отнесешь текст в издательство и уговоришь прочитать слету, никто за день не прочитает. А потом три дня никто не отменял. На четвертый день ходить ты уже не сможешь…

Я не стал дослушивать и пошел в комнату, которую определил мне Роман, чтобы понять и разобраться, что делать и как быть.

Не спав почти всю ночь, я провалился в какой-то полусон.

Привиделась Софья. Она ходила вокруг моего дома и никак не могла найти вход. Один был наглухо забит, а второй завален каким-то хламом, который у нее не хватало сил разгрести.

Очнулся я разбитым. «Один разбитый, второй убитый» – сочинил я… ха-ха!… рифму и поплелся обратно в кабинет к деду.

В этот раз дед сидел в кресле, а я теперь получался в роли просителя у барина.

– А сегодня, между прочим, второй день уже, – произнес он каким-то необычным голосом.

– Как второй? – испугался я.

– А вот так: второй. Пора делать хоть что-нибудь… Начать писать что ли? Думать, как выкрутиться. Послезавтра отнимется левая нога.

– Ты говорил – правая, – когда я злился, само собой вырывалось «ты».

– Я говорил: левая.

– Правая, – с упрямством, достойным лучшего применения, настаивал я.

– А какая разница? – раздраженно спросил он.

– Никакой, – уныло пробормотал я.

– Ты не сможешь ходить. Ничего не надо завершить?

– То есть, вы хотите сказать, что моей жизни в любом случае оставалось всего восемь дней? И Роман был моим шансом выжить, если бы я угодил вам, сделав его детским писателем.

– Да. Мне про тебя ничего не говорили, кроме твоего срока. Мне поставили задачу сделать из внука детского писателя, чтобы он не профукал свой талант и предназначение, а про тебя я даже узнать ничего не могу. Ты не говоришь мне своего имени. Ты как – … старик запнулся… – как… – снова запнулся… – а, не важно! Ты не помнишь имени своего как охламон какой-нибудь несчастный! (Ругаться мне не положено! Нельзя нам ругаться! – объяснил свои паузы призрак.)

Вспомни! Отмотай назад и вспомни! – продолжил дед свою воспитательную речь. – А там посмотрим, я попробую узнать, почему ты больше нежилец здесь… Внук мой отказался, вот прям отказался выполнять поставленную перед ним задачу и отменил свое существование. Когда человек сам отменяет свою цель, ему становится незачем жить. И получается без разницы, как и умирать. Что с тобой, я не знаю. У тебя есть неделя. Иди, ищи себя.

Я вышел из дома ошарашенным и понял – то, чем я всегда гордился: написал, перешагнул, забыл, новый человек, – теперь играло со мной злую шутку.

Видимо, за каждое написанное слово мы в ответе, раз старик не видит другого выхода для меня…

Я бесцельно бродил кругами, силясь хоть что-то вспомнить, но стояла какая-то стена между моим прошлым и мной сегодняшним. Кто ее поставил? Я сам? Я не хотел помнить прошлого, чтобы не отвечать за него, как будто это не я все натворил?

Пришла Софья, села на крыльце и стала наблюдать за мной. Просидела минут 30, потом подошла:

– Что с тобой? – проникшись сочувствием, спросила любимая.

– Я писатель, – не придумав, что сказать еще, ответил я.

– Я знаю, – как-то очень естественно произнесла Софья.

– Откуда?

– Не знаю, откуда, – пожала она плечами. – Чувствую. Ты живешь в доме писателя, а я давно заметила, что неписателям здесь не комфортно. А ты ведешь себя здесь как рыба в воде.

– А ты? – удивившись такой логике, спросил я.

– А я обманула здешнюю действительность, – Соня улыбнулась.

– Как это?

– Я тоже пишу. Только не