— Мы выплатим вам деньги в три этапа, —проигнорировал его вопрос Курылович. — Выплаты будут наличными. Вы опятьсомневаетесь?

— Нет, — хрипло ответил Холмский, — я уже несомневаюсь. Вы деловой человек, Курылович. Только удовлетворите моелюбопытство. Зачем вам все это нужно?

— Может, кто-то хочет сделать из него идола. Илисоздать новую легенду, — пожал тот плечами. — А зачем вам ненужныесомнения? За такие деньги можно раскрутить любое ничтожество, сделать из олуханастоящего гения. Разве не так?

— Так. Но Абрамов уже давно популярный человек. Его итак все хорошо знают. Кроме того, о нем сейчас бесплатно пишут все газеты, онем говорят на всех каналах. Зачем тогда платить такие деньги?

— Интерес может пропасть, а вам его нужно искусственноподдерживать. Я не понимаю ваших вопросов, господин Холмский. Вы отказываетесь?

— Конечно нет. Я согласен на все ваши условия. Еслинужно сделать из этого Абрамова нового мессию, за такие деньги я постараюсьтаким его и представить. В общем, я согласен на все ваши условия. Но когда мызакончим, обещайте, что вы удовлетворите мое любопытство.

— После того как все закончим, — подтвердилКурылович. Он тоже был готов на любые условия, лишь бы начать работу. Потомможно будет придумать все, что угодно…

— Вы хотите, чтобы мы раскрутили самого Абрамова илиисторию его исчезновения?

— Мне важно, чтобы о нем появилось как можно большематериалов. Любых. И в любых комбинациях.

— Мы все сделаем, пан Курылович. Когда вы привезетеденьги?

— Первый транш в понедельник. Сто пятьдесят тысячдолларов.

— Договорились. Можете не сомневаться, мы сделаем изнего настоящего героя. Хотя я все равно не понимаю, зачем вам это нужно. Но ктоплатит, тот и заказывает музыку.

Через два дня Курылович передал Холмскому деньги и честновычел из этой суммы тридцать тысяч долларов, как раз те двадцать процентов,которые сразу зарезервировал для себя. И улетел на следующий день в Польшу,чтобы снова вернуться в Москву через две недели и выплатить следующие стопятьдесят тысяч, опять же вычтя из них тридцать.

В этот день Гейтлер и Дзевоньский, оставаясь в загородномдоме, сражались в шахматы. Время от времени кто-нибудь из них поглядывал наэкран монитора, наблюдая за находившимся в подвале журналистом. Видеокамерабыла установлена почти под потолком и замаскирована под обычный кронштейн. Ееприкрепили к вбитой в стену железной скобе с таким расчетом, чтобы она могла фиксироватьвсе происходившее в помещении. Сделать камеру подвижной было невозможно,журналист мог обратить на нее внимание, а главная задача состояла в том, чтобыАбрамов о ней не узнал. Он не приглядывался к ней и почти не смотрел в этусторону, что позволяло наблюдать за ним.

Вечером, к пяти приехал Карл Гельван. Раз в день онпоявлялся в доме, привозя продукты заключенному. Кухарка была из дома удалена,домработница, обычно убиравшая в комнатах, — получила бессрочный отпуск.Гельван сам спускался вниз, относил питье и пищу для заложника, забирал пустуютару, дважды менял кассеты в биотуалете. Казалось, все идет по намеченномуплану. В первые дни было заметно, как Абрамов нервничал. Но затем он несколькоуспокоился и даже попросил газеты. Ему дали старые журналы и две книги пошахматам, чтобы узник мог чем-то заполнить досуг. Еду для заложника приходилосьготовить Дзевоньскому самостоятельно, что последнего явно раздражало. Гейтлер сироничным любопытством наблюдал за действиями своего партнера. Он понимал чувстваДзевоньского. Однако чем больше людей окажется посвященными в тайнуисчезновения журналиста, тем более возрастет риск свести на нет всю операцию,так интересно продуманную Гейтлером.

В этот день Гельван приехал в подавленном настроении. Этобыло заметно по тому, как он вошел в комнату, как уныло поздоровался сДзевоньским и кивнул Гейтлеру.

— Что произошло? — полюбопытствовал Дзевоньский,сразу обративший внимание на состояние своего помощника.

— У меня неприятности, — коротко сообщил Гельван.Он не садился без разрешения шефа и потому стоял, глядя на него.

Тот раздраженно махнул рукой:

— Садись и рассказывай.

Гельван сел на краешек дивана. Гейтлер с интересом наблюдалза ним. По негласной договоренности все трое говорили по-русски, чтобы улучшитьпроизношение.

— Говори, — потребовал Дзевоньский. Он сидел вкресле в мягких серых брюках и темном джемпере с белым медведем на груди.

— Я заказывал сегодня еду, — сообщилГельван, — просил, чтобы привезли побольше хлеба и воды. Четыре ящика. Длявас и для него, — он показал вниз, — а потом меня позвали в другуюкомнату.

Было очевидно, что он не решается сказать главное.

— И что случилось? — не выдержал импульсивныйДзевоньский. — Нужно говорить быстро. Как это по-русски? Четко.

— Более конкретно, — подсказал Гейтлер.

— Да, — кивнул Дзевоньский, — болееконкретно.

— У меня на столе лежали газеты, — наконец решилсяГельван, — все газеты, в которых было написано об Абрамове. И я оставилих, когда спустился вниз, в ресторан. В это время ко мне в кабинет вошла Ксенияи увидела эти материалы. Я в них про Абрамова подчеркивал синим карандашом.Когда я вернулся, она меня спросила, почему я так интересуюсь судьбой этогожурналиста. Сказала, что знает немного его жену. Ее сестра дружит с ней.

— Ну и что? — рассудительно отозвалсяГейтлер. — Вы смотрите телевизор, и вам интересно, что происходит спопулярным журналистом. Напрасно вы так нервничаете.

— Она посмотрела все статьи, — неуверенно добавилКарл.

— Там было еще что-то? — догадался Дзевоньский.

— Да, — кивнул Гельван, — журнал с семейнымифотографиями Абрамова. Журнал, в котором печатается телевизионная программа.

— «Семь дней», — вспомнил Гейтлер, посмотрев наДзевоньского.

Оба одновременно изменились в лице, когда выяснилось, чтожурнал был прошлогодний.

— Там были напечатаны фотографии Абрамова и егосемьи, — уныло повторил Гельван, — и Ксения их увидела. Она сказала,что в пятницу пойдет к своей сестре и расскажет, как я интересуюсь Абрамовыми.Я хотел превратить все в шутку, но она заявила, что ей всегда нравился этотжурналист и она попросит сестру рассказать его жене, как ее начальник следит заего судьбой, чтобы ей было приятно. Сказала, что многие люди сейчас так жепереживают из-за его исчезновения.

— Идиот! — крикнул Дзевоньский. — Зачем тыхранил у себя этот старый журнал?

— Он давно лежал у меня в столе, — попыталсяоправдаться Карл, — я о нем совсем забыл. Обычный журнал с телевизионнойпрограммой.