Когда приехал Гельван, Дзевоньский строго егопроинструктировал, пояснив, как ему нужно себя вести. Карл был прилежнымучеником. Он согласно кивнул, затем, захватив дневной рацион для заключенного,пошел в подвал. Обычно принося свежую еду и воду, он забирал пустые пластиковыебутылки и использованные тарелки.

Было понятно, что журналист попытается напасть именно в тотмомент, когда Карл наклонится за бутылками, валявшимися на полу. По плануАбрамова, секундой раньше должна выпасть лампочка, а Гельван — невольнообернуться, чтобы понять, что случилось. Этого замешательства было быдостаточно. Журналист собирался нанести отработанный удар именно в этомгновение.

Карл медленно спустился по лестнице, подошел к лежавшему наполу Абрамову. Тот приподнялся и сел, внимательно наблюдая за своимнадзирателем. Гельван поставил на пол две новые бутылки воды, упакованную впластиковый пакет еду и потянулся за использованными бутылками и посудой. Точнов этот момент Павел дернул за нитку. Лампочка, вылетев из гнезда, упала на поли разбилась. Абрамов метнулся к своему мучителю, но тот оказался к этому готов— журналист наткнулся на выставленный кулак. Гельван словно знал, что именносделает пленник. Внезапно наступившая тьма и звон разбитой лампочки не отвлеклиего внимания. От неожиданного удара Павел отлетел в сторону. Не ограничившисьодной защитой, Гельван еще несколько раз сильно и больно ударил его ногой.Затем, забрав пустую посуду, поднялся по лестнице.

Павел глухо стонал. Неожиданно Гельван вернулся с другойлампочкой. И ввинтил ее на прежнее место. Абрамов с трудом поднялся, едва неупав, и снова попытался броситься на надзирателя. И получил еще несколькоболезненных ударов в тело и по лицу.

— Он его изуродует, — встревожился Гейтлер.

— Ничего, — отмахнулся Дзевоньский, —послужит уроком на будущее.

Силы оказались неравны. Журналист был достаточно молодымчеловеком и спортсменом, но против опытного бойца Гельвана выстоять не смог.Сильно мешали наручники на ногах, не дававшие ему нормально двигаться. Если быне этот факт, возможно, у них были бы равные шансы, но в таком состоянииАбрамов не смог бы выстоять даже против гораздо более слабого соперника.

Карл еще раз ударил журналиста ногой и вышел из подвала.Поднявшись, он запер дверь и прошел в соседнюю комнату, где вопросительнопосмотрел на Дзевоньского.

— Нормально, — кивнул тот, — только нестарайся его покалечить. Нам инвалид совсем не нужен. И врача у нас для негопока нет.

Гейтлер посмотрел в монитор на скорчившегося на полужурналиста.

— Скажите Курыловичу, чтобы Холмскийактивизировался, — недовольно проворчал он. — В последние дни я невидел новых сообщений об этом журналисте. Они начали немного халтурить, мне этосовсем не нравится. История Абрамова должна быть постоянно на первых полосахвсех центральных газет. Только не называйте его фамилии по телефону. Они могутустановить аппаратуру, способную реагировать на конкретные фамилии.

Дзевоньский согласно кивнул. Затем достал мобильный телефони набрал номер Курыловича.

— Добрый день, — начал он по-польски, услышавзнакомый голос, — мне кажется, что наш знакомый не очень старается. Нужноего немного подстегнуть. И учтите, что на следующей неделе вы нам понадобитесь.

— Опять приехать в Москву? — обрадовалсяКурылович. — С большим удовольствием. Я ему сейчас позвоню.

— Только не называйте никаких имен, — попросилДзевоньский, — а я вам сам перезвоню. — Он убрал телефон.

— Вы ему абсолютно доверяете? — осведомилсяГейтлер.

— Конечно, нет. За ним следят двое моих людей вВаршаве. Для страховки.

Гейтлер улыбнулся и снова взглянул на экран. Абрамов вподвале жадно пил воду и глухо стонал. Очевидно, Карл нанес ему болезненныеудары.

— Когда он уснет, я спущусь вниз и уберу осколкилампочки, — сообщил Дзевоньский, — чтобы он не поранился. Но нужнодождаться, когда он заснет.

— Будьте осторожны. Что, если он только притворитсяспящим? Вы не сможете драться с ним как Гельван.

— Раз пьет воду, то уснет. Этот наркотик сильный. Ипотом, у меня не будет с собой ключа от его наручников. А куда он с нимиубежит? Он ведь не сумеет даже выбраться из подвала.

Они просидели несколько минут в полном молчании. ЗатемДзевоньский взял один из сотовых аппаратов, лежащих перед ним на столе, набрализвестный ему номер в Варшаве.

— Вы дозвонились? — спросил он у Курыловича.

— Да, пан Дзевоньский, — торопливо ответилтот, — у нашего друга небольшие неприятности. Власти требуют не сообщатьничего об этом журналисте, пока проводится расследование. Он говорит, что однагазета отказалась опубликовать его материал.

— Не нужно больше ничего говорить по телефону, —перебил его Дзевоньский, — приезжайте сюда в понедельник, и мы всеобсудим. Вы поняли?

— Конечно. Уже бегу за билетом.

Дзевоньский отключился, взглянул на Гейтлера.

— Власти не разрешают раздувать скандал с этимжурналистом, — сообщил он.

— Этого следовало ожидать, — отозвался тот, —но здесь достаточно свободная пресса и никто не сможет запретить журналистампубликовать свои материалы. Нужно использовать эти возможности.

— Я ему так и передам.

— А когда прибывает ваша знакомая?

— Завтра. Уже завтра.

В этот день в Рим прилетел Эдгар Вейдеманис. Он представлялсебе, что должен чувствовать Дронго, которого фактически выслали из Москвы, неразрешив провести собственное расследование. С другой стороны, оба хорошопонимали, что их коллеги по профессии не могут допустить участия частных лиц втакого рода расследованиях. Все, что касается охраны первых лиц государства иобеспечения их безопасности, является строжайшим государственным секретом,который нельзя доверять каждому встречному. Чувство обиды должно было сменитьсячувством понимания. Но горький осадок все равно остался. Сначала они использовалиДронго, чтобы выяснить и доказать возможное участие Гельмута Гейтлера вподготовке покушения на руководителя государства, а когда он собственновычислил этого генерала «Штази» и определил всю степень опасности егоподключения к предполагаемому террористическому акту, с легкостью отстранили.

Дронго поехал вместе с Эдгаром в центр города, где онидовольно долго бесцельно бродили по узким улочкам, разглядывая старинные зданияи церкви. Часам к четырем оба сильно проголодались, но в это время почти всерестораны закрывались до семи вечера, и им пришлось зайти в небольшой китайскийресторанчик недалеко от виа Кондотти, открытый в это неурочное для итальянцеввремя.

— Джил придет в ужас, если узнает, что я обедал вкитайском ресторане, — улыбнулся Дронго. — Она считает, что лучшаякухня в мире — итальянская. И я почти с ней согласен. Хотя прежде мне болеевсего нравилась наша, бакинская.