Джулия бросила на него странный взгляд.

– Отец перевел только часть, –повторила она. И отвела глаза в сторону. – У меня есть его дневник. Он настоле. Думаю, Самир согласится со мной. Вам будет интересно почитать его.

Но в это время Самира потянул за собой Хэнкок,которого сопровождал какой-то господин с хитрой улыбкой. А Джулию отвлекла ледиТридвел. Неужели Джулию не пугает проклятие? Рука девушки выскользнула изладони Эллиота. Старый Винслоу Бейкер желал немедленно переговорить с ним. Нет,не здесь, надо отойти в сторонку. Высокая женщина с впалыми щеками и длиннымибелыми руками стояла возле саркофага и требовала разъяснений. Она уверяла, чтомумия ненастоящая, что над ними всеми кто-то пошутил.

– Конечно же нет! – возразилБейкер. – Лоуренс всегда находил только подлинники, голову даю наотсечение.

Эллиот улыбнулся:

– Как только музейные ребята снимут смумии пелены, они смогут датировать время захоронения. И точный возрастостанков тоже будет установлен.

– О, граф Рутерфорд, а я вас и неузнала, – сказала женщина.

Господи, неужели и ему нужно напрягать память,чтобы узнать ее? Кто-то заслонил от него эту женщину – все хотели получшерассмотреть мумию. Надо было бы отойти в сторону, но трогаться с места нехотелось.

– Мне страшно подумать о том, как онибудут ее разворачивать, – негромко произнесла Джулия. – Я сейчасвпервые увидела ее. Сама не посмела открыть крышку.

– Пойдем, дорогая, я хочу познакомитьтебя со своим старым приятелем, – вмешался Алекс. – Отец, ты здесь!Ты еле стоишь на ногах. Давай я тебя где-нибудь посажу.

– Ничего, ничего, я как-нибудь сам,иди, – ответил Эллиот.

Он уже притерпелся к боли. Привычным сталоощущение, будто крошечные лезвия впиваются в суставы, а сегодня вечером онидобрались и до пальцев. Но Эллиот умел забывать о боли, совсем забывать – каксейчас.

Теперь он остался один на один с РамзесомПроклятым насмотревшись, публика повернулась к мумии спиной. То, что надо.

Он прищурился и склонился к самому лицу мумии.Удивительно хорошо сохранилось, разрезов нет вовсе. Это лицо молодого человека,а ведь Рамзес должен быть стариком он царствовал шестьдесят лет.

Рот юноши или, по крайней мере, мужчины врасцвете лет. И нос прямой, узкий – такой формы носы англичане называютаристократическими. Изящные надбровные дуги. Глаза, наверное, большие.Вероятно, он был красавцем. Но кто-то, видимо, в этом сомневался.

В толпе резко заметили, что мумии место вмузее, а не в частном доме. Кто-то назвал ее отвратительной. Надо же, и этилюди считают себя друзьями Лоуренса!

Хэнкок рассматривал разложенные на бархатнойподушечке золотые монеты. Самир стоял рядом.

Похоже, Хэнкок затевает какую-то возню. Эллиотзнает, как он навязчив и бесцеремонен.

– Их было пять, всего пять? Вы в этомуверены? – громко вопрошал Хэнкок. Можно подумать, Самир не простоегиптянин, а глухой египтянин.

– Абсолютно уверен. Я же говорилвам, – с легким раздражением отвечал Самир. – Я собственноручносделал опись всех предметов, находившихся в гробнице.

Хэнкок бросил подозрительный взгляд впротивоположный конец зала Эллиот посмотрел туда же и увидел Генри Стратфорда,стройного молодого человека в серо-голубом шерстяном костюме, с тугоподпирающим шею белым шелковым галстуком. Генри стоял среди молодежи,окружавшей Джулию и Алекса, молодежи, которую он втайне презирал и ненавидел.Он болтал и смеялся – немного нервозно, как показалось Эллиоту.

«Как всегда, привлекателен», – подумалЭллиот. Привлекателен, словно ему по-прежнему двадцать; узкое лицо аристократапостоянно меняло выражение – то вспыхивало огнем обиды, то каменело в холодномвысокомерии.

Но почему Хэнкок так пристально смотрит нанего? И что он нашептывает на ухо Самиру?

Самир молчал, потом вяло пожал плечами и тожепосмотрел в сторону Генри.

Как ненавистно все это Самиру, подумал Эллиот.Как, должно быть, ему ненавистен неудобный костюм западного покроя, как онтоскует по своей джеллабе[2] из мокрого шелка, по своим тапочкам! Какимиварварами кажемся ему все мы!

Эллиот прошел в дальний конец зала и устроилсяв кожаном кресле Лоуренса. Толпа то расступалась, то снова смыкалась, и тогдаон видел Генри, который переходил от группы к группе и растерянно поглядывал посторонам. Очень благороден, совсем не похож на театрального злодея, но что-тоего явно тревожит. Что?

Генри медленно шел мимо мраморного стола. Егорука поднялась, словно он собрался потрогать древние свитки. Толпа опятьсомкнулась. Эллиот терпеливо ждал. Наконец небольшая группа людей, загораживавшаяполе видимости, отодвинулась в сторону, и он опять увидел Генри: тотрассматривал лежавшее на стеклянной полочке ожерелье, одну из маленькихреликвий, привезенных Лоуренсом домой несколько лет назад.

Видит ли кто-нибудь еще, как Генри берет вруки ожерелье и любовно разглядывает его, будто заправский антиквар? Видит ликто-нибудь, как он опускает безделушку в карман и идет прочь – с невозмутимымлицом, со сжатыми в ниточку губами?

Вот ублюдок!

Эллиот только улыбнулся. Отхлебнул охлажденногобелого вина и пожалел, что это не бренди. Горько, что он стал свидетелем жалкойкражи. Лучше бы он вообще не смотрел на Генри.

У него были свои тайные воспоминания о Генри,своя тайная боль, которой он никогда ни с кем не делился. Даже с Эдит, хотя онрассказывал ей о себе массу грязных подробностей – когда вино и потребностьпофилософствовать развязывали ему язык; даже с католическими священниками, ккоторым заходил иногда побеседовать о рае и аде в таких сильных выражениях,которых никто, кроме них, не смог бы вынести.

Он пытался уговаривать самого себя, что, еслинамеренно не будет оживлять память о тех черных днях, все потихоньку забудется.Но даже сейчас, спустя десять лет, воспоминания оставались дьявольски яркими иживыми.

Однажды у него было тайное любовное свидание сГенри Стратфордом. Из всех любовников Эллиота Генри Стратфорд оказалсяединственным, кто потом сделал попытку шантажировать его.

Разумеется, он остался с носом. Эллиотрассмеялся ему в лицо. Сказал, что тот блефует.