Он должен был купить ее! Должен был рискнуть!Но он знал, что вещь краденая, а становиться вором не хотелось – даже радицарицы Нила.

Антиквар поднялся из-за стола и прошел междупыльными саржевыми занавесками, отделявшими магазинчик от крошечной гостиной,где он проводил большую часть времени даже в рабочие часы. Газета валялась завинтовым табуретом, там, где антиквар ее бросил. Он открыл страницы и сразуувидел кричащий заголовок:

«МУМИЯ СТРАТФОРДА И ЕЕ ПРОКЛЯТИЕ ПРИБЫЛИ ВЛОНДОН».

На снимке ниже был изображен стройный молодойчеловек, спускавшийся с трапа судна «Мельпомена». На том же судне прибыла мумияРамзеса Проклятого. «Генри Стратфорд, племянник умершего археолога», –гласила подпись под снимком. Да, это тот самый человек, который только чтовышел из магазина. Неужели он украл монету из гробницы, в которой так внезапноскончался его дядя? И сколько еще таких монет он украл? Антиквар пришел взамешательство: с одной стороны, он почувствовал облегчение, а с другойстороны, жалел, что сделка не состоялась. Он посмотрел на телефон.

Полдень. В столовой клуба тихо. Несколькопостоянных посетителей обедали в одиночестве за покрытыми белыми скатертямистолами. Именно такую обстановку любил Рэндольф: здесь он мог отдохнуть отшумных улиц, от бесконечной суеты и напряженной атмосферы офиса.

И он совсем не обрадовался, увидев в дверяхсына. Скорее всего, тот опять не спал всю ночь. Хотя, надо отдать ему должное,Генри был чисто выбрит и одет с иголочки. О таких мелочах он никогда незабывал. Хуже другое, то, с чем Рэндольф никак не мог смириться: у Генри нетбудущего. Он пьяница и игрок, без чести и без совести.

Рэндольф опять принялся за суп.

Он не поднял глаз даже тогда, когда сын уселсянапротив и заказал официанту виски с содовой – «и поживее».

– Я же сказал тебе, чтобы ты ночевал укузины, – мрачно заметил Рэндольф. Пустой разговор. – Я оставил тебеключ.

– Ключ у меня, спасибо. А моя кузина, несомневаюсь, прекрасно обходится без меня. У нее есть компания: ее обожаемаямумия.

Официант поставил на стол бокал, и Генринемедленно осушил его. Рэндольф поднес ко рту еще одну ложку горячего супа.

– Какого черта ты обедаешь в этой дыре?Она уже десять лет назад вышла из моды. Обстановка как на похоронах.

– Говори потише.

– Почему это? Тут все глухие.

Рэндольф откинулся на спинку стула, кивнулофицианту, и тот подошел забрать пустую тарелку.

– Это мой клуб. И мне здесьнравится, – равнодушно сказал он.

Все бессмысленно. Бессмысленно разговаривать ссыном. Когда он думает об этом, ему хочется плакать. Хочется плакать при видетого, как трясутся руки Генри, как он бледен и истощен, какие пустые у негоглаза – глаза пьяницы и наркомана.

– Принеси-ка бутылку, – не глядя,бросил официанту Генри и обратился к отцу: – У меня осталось всего двадцатьфунтов.

– Мне больше нечего тебе дать, –устало сказал Рэндольф. – Пока она все держит на контроле, положениепросто отчаянное. Ты ничего не понимаешь.

– Ты лжешь. Я знаю, что вчера онаподписала документы…

– Ты получил жалованье за целый годвперед…

– Отец, мне срочно нужны сто фунтов!

– Если она сама проверит конторскиекниги, я признаюсь во всем; тогда у меня, может быть, появятся хоть какие-товозможности…

Ему стало легче оттого, что он наконец произнесэто. Возможно, он высказал свое тайное желание. Вдруг Рэндольф увидел своегосына со стороны. Да, нужно рассказать племяннице всю правду и попросить ее… Очем? О помощи.

Генри фыркнул:

– Хочешь сдаться на ее милость?Замечательно.

Рэндольф посмотрел в сторону, на длинный рядпокрытых белыми скатертями столов. Теперь в столовой, в самом дальнем углу,остался только почтенный седовласый джентльмен, обедавший в одиночестве.Младший виконт Стефенсон – один из старейших землевладельцев, у которого еще имелисьна счету средства для поддержания обширных владений. Ну что ж, обедай с миром,дружище, устало подумал Рэндольф.

– А что нам остается делать? – мягкообратился он к сыну. – Приходи на работу завтра утром. Хотя бы покажись.

Слушал ли его сын, который всегда, сколькоРэндольф помнил, был таким жалким, его сын, у которого нет ни будущего, ниамбиций, ни мечтаний, ни планов?

Внезапно у Рэндольфа защемило в груди: онвспомнил эти долгие-долгие годы, в течение которых сын постепенно превращался внеудачника, изворотливого и злобного. Как больно видеть его несчастные глаза,бездумно оглядывающие нехитрые предметы, расставленные на столе: тяжелоесеребро, салфетку, которая так и осталась нетронутой, стакан и бутылкушотландского виски…

– Ладно, я дам тебе денег.

Что значит какая-то сотня фунтов? Ведь это егоединственный сын. Единственный сын.

Надо выполнить печальный долг – появиться наприеме. Когда Эллиот прибыл, дом Стратфордов был переполнен гостями. Он всегдалюбил этот дом с его роскошной парадной лестницей, с его непривычно просторнымикомнатами.

Масса темного дерева, множество высоченныхкнижных шкафов и при этом удивительно радостная атмосфера из-за обилияэлектричества и нескончаемых полотнищ золотистых обоев. Но когда Эллиот вошел вприемный зал, его пронзила острая тоска по Лоуренсу. Он чувствовал присутствиеСтратфорда во всем. И в этот момент он вспомнил их многолетнюю дружбу и горькопожалел о том времени, что проводил без Лоуренса. Оказалось, даже воспоминаниео юношеской любви до сих пор ранит его.

Ну да, он знал, что когда-нибудь это случится,что он испытает такую боль. И все-таки в этот вечер ни один дом на свете непритягивал его так сильно, как этот дом, где должна была состояться перваяофициальная демонстрация Рамзеса Проклятого, найденного Лоуренсом Эллиотприветственно помахал рукой людям, которые кинулись раскланиваться с ним, и,кивая старинным друзьям и незнакомцам, двинулся прямо к египетскому залу.Сегодня у него здорово разболелась нога, наверное, как он привык говорить,из-за тумана. Поэтому он взял с собой новую прогулочную трость, которая емунравилась: прочную, с серебряным набалдашником.

– Благодарю вас, Оскар, – произнесЭллиот с дежурной улыбкой, принимая первый бокал белого вина из рук дворецкого.