– Не торопись, старина, – грустносказал подошедший к нему Рэндольф. – Они еще только собираютсяразбинтовывать это отвратительное существо. Можем пойти вместе.

Эллиот кивнул. Рэндольф выглядел ужасно –понятно почему. Смерть Лоуренса выбила почву у него из-под ног. И все-таки он держалсямолодцом.

Они пошли вдвоем в первые ряды зрителей, иглазам Эллиота предстал поразительной красоты саркофаг, в котором покоиласьмумия.

Невинное детское выражение золотой маскиочаровало его. Потом взгляд скользнул ниже – к рядам надписей, которыеопоясывали нижнюю часть фигуры. Латинские и греческие слова, начертанные встиле египетских иероглифов.

Эллиот отвлекся – Хэнкок из Британского музеяпризвал собравшихся к тишине, звонко постучав ложечкой по хрустальному бокалу.Рядом с Хэнкоком стоял Алекс, обнимавший за талию Джулию, которая выгляделаобворожительно в своем траурном одеянии, с гладкой прической, открывавшейбледное лицо, которое – теперь в этом мог убедиться весь мир – было такпрекрасно, что не нуждалось ни в пудре, ни в косметике.

Они встретились взглядами, и Эллиот грустноулыбнулся Джулии, тут же увидев, как просияли ее глаза в ответ: она всегдарадовалась встрече с ним. «Странно, – подумал он, – я интересен ейбольше, чем мой сын. Какая ирония!» Алекс наблюдал за всеми приготовлениями сявным недоумением. Почему он всегда такой растерянный? Размазня он – вот в чембеда.

Внезапно слева от Хэнкока возникла фигураСамира Айбрахама. Еще один старый друг. Но Самир немного нервничал и не заметилЭллиота. Он приказал двоим молодым людям аккуратно взяться за крышку саркофагаи ждать дальнейших распоряжений. Те стояли с опущенными глазами, словно ихсмущало представление, в котором они участвовали. В зале наступила мертваятишина.

– Леди и джентльмены, – произнесСамир. Молодые люди тут же приподняли крышку и сдвинули ее в сторону. –Разрешите представить вам Рамзеса Великого.

Теперь все могли увидеть мумию – туго стянутуютолстыми, обесцвеченными от времени пеленами высокую фигуру мужчины соскрещенными на груди руками, мужчины, по всей видимости, лысого и нагого.

Толпа дружно ахнула. В золотистом светеэлектрических лампочек и нескольких разбросанных тут и там свечных канделябровмумия выглядела устрашающе – как и все мумии. Смерть, которую сохранили иоправили в раму.

Потом раздались жидкие аплодисменты. Кто-топожимал плечами, кто-то смущенно хихикал, и наконец сквозь плотную стенузрителей стали проталкиваться самые любопытные – чтобы получше рассмотретьмумию. Подойдя, они отшатывались, точно от жара костра. Многие сразу жеотворачивались.

Рэндольф вздохнул и покачал головой:

– Неужели Лоуренс умер вот из-за этого?Хотелось бы знать отчего.

– Не следует быть такимвпечатлительным, – сказал стоящий рядом с ним мужчина. Эллиот навернякабыл с ним знаком, но не мог вспомнить его имя. – Лоуренс был счастлив…

– …Заниматься тем, что емунравилось, – прошептал Эллиот. Еще раз он услышит такое – не сможетудержаться от слез.

Конечно, Лоуренс был счастлив, когда изучалнайденные им сокровища. Лоуренс был счастлив, когда переводил эти свитки.Смерть Лоуренса – страшная трагедия. Какой-либо иной вывод мог сделать толькозаконченный идиот.

Пожав Рэндольфу руку, Эллиот покинул его истал медленно пробираться поближе к высохшему телу Рамзеса.

Молодое поколение, казалось, решило дружновоспрепятствовать его продвижению, сгрудившись вокруг Алекса и Джулии. Эллиотслышал ее взволнованный голос, перекрывавший гомон гостей, и обрывки речи.

– …Удивительная история на этомпапирусе, – поясняла Джулия. – Но отец только начал переводить.Хотелось бы знать, Эллиот, что вы думаете об этом.

– О чем именно? – Он как раз подошелк самой мумии и внимательно разглядывал ее, поражаясь тому, как отчетливо видновыражение лица под толстым слоем тряпья.

Джулия подошла ближе, и Эллиот взял ее заруку. Толпа напирала, стараясь получше рассмотреть экспонат, но Эллиот неуступал своего места.

– Мне хотелось бы услышать ваше мнениеобо всей этой таинственной истории, – сказала Джулия. – Правда ли,это саркофаг девятнадцатой династии? Как получилось, что он украшен в римскомстиле? Когда-то отец сказал мне, что вы разбираетесь в египтологии лучше, чемлюбой сотрудник музея.

Эллиот добродушно хохотнул. Джулия смущеннооглянулась, чтобы убедиться, что рядом нет Хэнкока. Слава богу, он стоял вцентре другой плотной толпы, давая разъяснения по поводу свитков и изысканныхкувшинов, расставленных в ряд вдоль стены под зеркалом.

– Ну и что вы думаете? – повторилавопрос Джулия. Была ли когда-нибудь ее серьезность столь соблазнительной?

– Вряд ли это Рамзес Великий, милаямоя, – ответил Эллиот. – Ты и сама это знаешь. – Он сновапосмотрел на расписанную крышку саркофага и на покоящееся в ветхом тряпьевысохшее тело. – Превосходная работа, ничего не скажешь. Химикалии почтине использовались; битумом совсем не пахнет.

– А там и нет битума, – внезапновмешался в разговор Самир. Он стоял слева, и Эллиот его не видел.

– И как же ты это объясняешь? –спросил Эллиот.

– Царь сам дал подробныеразъяснения, – сказал Самир. – Во всяком случае, так сказал мнеЛоуренс. Рамзес лично распорядился, чтобы его погребли и отпели по всемправилам; но его тело не подвергали бальзамированию. Его никогда не выносили изтой комнаты, где он писал свою историю.

– Очень любопытно! – воскликнулЭллиот. – А ты сам-то читал эту историю? – Он указал на латинскуюнадпись и начал переводить вслух – «Не позволяйте лучам солнца падать намойостанки, ибо только в темноте я сплю. А вместе со мной спят мои страдания и моипознания…» Совсем не похоже на чувства египтянина. Думаю, ты со мнойсогласишься.

При взгляде на крошечные буковки лицо Самираомрачилось.

– Повсюду одни проклятия ипредостережения. Пока мы не вскрыли эту странную гробницу, я был оченьлюбопытным человеком.

– А теперь ты испугался? – Мужчинене очень-то приятно задавать такой вопрос другому мужчине. Но факт есть факт.

У Джулии перехватило дыхание.

– Эллиот, мне хочется, чтобы вы прочиталиотцовские записи до того, как музейные работники отберут все это и запрут вархивах. Этот человек не просто объявил себя Рамзесом. Там вообще многоинтересного.

– Ты имеешь в виду всю эту бумажнуючепуху? – спросил Эллиот. – О его бессмертии, о любви к Клеопатре?