Виделась с ней Матрёна на улице, издалека правда каждый раз, так эта мерзавка и головы в её сторону не повернула, сразу видно, что небитая давно, совсем забыла, как надо себя вести, да небось, ещё и бабка эта гадостная её науськивает против Матрёны. Так размышляла Матрёна, всё больше утопая в собственном смрадном болоте злобы.

И постепенно запустила Матрёна всё хозяйство, зарос огород её сорняками да колючками, зачахли цветочки во дворе, те, которые с любовью выращивала Алёнка, пела им песенки да говорила с каждым, поглаживала листочки пальчиками, и цветы ей отвечали любовью, цвели буйно и пышно, теперь же клумба представляла собой унылое и печальное зрелище – все растения засохли, головки их поникли, и они уже не радовали глаз своей красотой, а торчали пиками колкого сухостоя. В избе тоже всё пришло в запустение, по углам повисли тенёты, в которых копошились шустрые пронырливые пауки, вылавливая жирных мух, коих теперь развелось в избе великое множество. Небелёная печь стояла унылой серой громадиной посреди жилища. Грязные горшки да чугунки виднелись повсюду. Пол, бывалоча чистый да светлый, выскобленный Алёнкиными руками дожелта, натёртый песком, принесённым с реки, теперь покрылся тёмными липкими пятнами. Половички лежали скомканными, и Ванюшка, ползая по ним, всё чихал от пыли, да тёр ручонками свой маленький носик. Степан, придя с работы, разрывался между недоеной коровой, ревущей в хлеву, и маленьким сыном, требующим поесть. Матрёна, конечно, варила обед. Да только есть её стряпню было невозможно. Уж неизвестно по какой такой причине, но и еда у неё выходила такая же пригорелая да пресная, как её душа. Похудел Степан, глаза запали. А Матрёна и вовсе, как чёрт стала – страшная, злая, глазища недобро глядят. Да куда деваться ему от жены, какая бы ни была, ведь в церкви венчаны и дитя у них, знать надо жить. Да и приворот Матрёнин воли-то ему не давал…

Алёнка же напротив похорошела и поправилась. В один из дней она объявила бабке Котяжихе, что у неё нынче день рождения. Котяжиха всплеснула руками, сбегала в другую комнату, и вернулась с красивым цветастым полушалком в руках и маленьким серебряным колечком с красным камушком.

– Вот, моя милая, это тебе от меня подарочек, пущай на счастье он тебе будет! Носи на здоровье!

Алёнка расцеловала бабушку, сразу же надела на пальчик колечко, залюбовалась им, после накинула на плечи полушалочек и закрутилась у зеркала.

– Хороша, хороша, – засмеялась бабка Котяжиха, – Ну, прям невеста!

– Да какая же я, бабушка, невеста? – смутилась тут же Алёнка, – У меня и жениха-то нет.

– У-у, за этим дело не станет! – отмахнулась Котяжиха с улыбкой, – Этого добра в достатке, да только мы тебя кому попало не отдадим, самого лучшего выберем.

– А мне и с тобой хорошо, бабунечка, – ответила Алёнка, целуя Котяжиху в щёчки.

– Поживём-увидим…

Алёнка училась у бабки Котяжихи всему тому, что умела старушка-ведунья. Рассказывала Котяжиха ей, какую травку когда брать, как правильно приготовить, как отвар или мазь сделать, словам наговорным, заветным учила да как от зла защититься. Люди шли к бабке Котяжихе нескончаемым потоком, а Алёнка теперь всегда была рядом. Во всём она помогала бабушке, и в огороде, и по дому. Начесали они пуху козьего, чтобы длинными зимними вечерами вязать носки да варежки. Наготовили солений – грибов да огурцов, варенья наварили, медку припасли.

Осень подкралась незаметно. В огороде поспел урожай, и Алёнка с бабушкой с утра до вечера занимались сбором осенних даров. Картошки уродилось много, да вся крупная, хорошая.

– Ну, донюшка, сыты мы будем зимой, – радовалась бабка Котяжиха, – И яблочки у нас мочёные есть, и капустка квашеная, и картошечка, и морква, и свеколка, всё у нас есть. Ты погляди, как много нынче яблок уродилось, никогда у меня такого не было, а всё потому, что ты пришла, от твоих рук заботливых всё и растёт с любовью.

– Да, мне мама тоже так всегда говорила, – улыбнулась Алёнка, – Да мама и сама такая была.

– Царствие им небесное, твоим родителям, спасибо им за то, что такую доченьку воспитали. Не стало моих детушек давным-давно, так вот Господь мне тебя послал на старости лет, отраду и утешение, – сказала бабка Котяжиха.

Картошка в мешках стояла посреди огорода.

– Надо мужиков позвать, чтобы в погреб нам картоху снесли, уж темнеть начинает, – сказала бабка Котяжиха, задумчиво глядя на мешки.

И только Алёнка с бабушкой собрались идти с огорода домой, как раздался стук в ворота.

– Кто там? – спросила бабка Котяжиха.

– Здравствуйте, это я, Игнат! – раздался басовитый голос.

– А-а, Игнат! Ну, заходи, коль приехал.

– Прости, бабушка, что поздно, я тут из города еду. Мама вот прислала вам подарочек за мазь, которую вы ей сделали, ей от неё очень полегчало.

– Хм, так не меня благодарить надо, – сощурилась бабка Котяжиха.

– А кого? – Игнат, здоровенный, высокий детина, косая сажень в плечах, стоял, удивлённо раскрыв глаза, и растопырив большие сильные руки, в которых держал две корзины со снедью.

– Как кого? Вот Алёнку. Она ту мазь и делала.

Игнат перевёл взгляд за бабушку, и увидел маленькую хрупкую девушку, испуганно выглядывающую из-за её плеча.

– А-а, Алёнку, – протянул Игнат, – Ну так мне всё равно кого, главное, чтоб угощенье вот передать. А то ведь матушка у меня строгая, быстро отсыпет мне по первое число.

– Ну, уж и строгая, – сказала бабка Котяжиха, – Она справедливая у тебя. А добрее человека я и не встречала.

– Что есть, то есть, – засмеялся Игнат, – Ну, куда корзины нести?

– А в избу и неси.

Игнат двинулся по тропке в сторону крылечка и, поравнявшись с Алёнкой, поздоровался с ней, а та, покраснев, поклонилась ему в ответ:

– Здравствуйте!

– А что это у вас? Картошки что ли столько накопали? – заглянул Игнат через плетень в огород.

– Да, накопали, – ответила Котяжиха, – Только вот надо будет перетаскать её.

– Так это дело немудрёное, давайте я вам помогу.

– А когда поможешь?

– Да сейчас и помогу! Долго ли!

– Ну, не откажемся, коли так, – улыбнулась бабка Котяжиха.

Игнат сунул корзины в руки Алёнки и бабушки, и поскакал большими шажищами в огород. Те переглянулись и рассмеялись. Туман же даже не дёрнулся с места. Надо сказать, однажды, Алёнка спросила у бабки Котяжихи, почему Туман-то? Отчего бабуся так назвала пса? И та рассказала ей такую историю.

– Однажды пошла я в лес, по осени уже дело было. Хожу я, значит, брожу, и вдруг слышу – писк какой-то, будто мыши пищат. Пошла я на тот писк, и вижу – собака большая лежит, а возле неё несколько щенков. Подошла ближе, гляжу – собака мёртвая, и щенки тоже поколели уже, а один всё тычется мордочкой в мёртвое мамкино вымя, и ревёт, что ребёнок. А тума-а-ан кругом стоит такой, что как кисель молочный, хоть ложкой бери, хоть ножом режь. Быть тебе Туманом, сказала я, взяла щенка, в передник свой завернула, а собаку со щенятами в землю прикопала, там земля мягкая такая, хоть руками копай, сплошной чернозём, листвою присыпала поверху. Так у меня Туман и появился.

Игнат, играючись, перетаскал все мешки с картошкой в погреб, рассыпал их там и сказал:

– Ну, вот и всё, бабушка, готово! Поехал я.

– Да как же так? – сказала бабка Котяжиха, – А умыться, а чаю попить?

– Да поздно уже, матушка беспокоиться будет.

– Ничего, скажешь, что у меня был, она браниться и не станет, – ответила Котяжиха.

– Ладно, давайте чаю, – засмеялся Игнат.

Когда Игнат умылся, Алёнка подала ему расшитое чистое полотенце.

– Ого, какое красивое, это кто же так расшивал рушник-то?

– Кто-кто? Алёнка. Это она у меня такая рукодельница, – сказала Котяжиха.

Игнат с интересом посмотрел на девушку, подмигнул ей, Алёнка смутилась, вспыхнула красным маком, и убежала за печь, собирать угощенье на стол.

Они поужинали и Игнат сказал:

– Спасибо вам большое, поеду я.

– Поезжай-поезжай, сынок, а вот это матери передай от нас, это варенье