– Ну-ну, – подумала бабка, а вслух сказала, – Пойдём-пойдём.

Так потихоньку и дошли они до дома Котяжихи. Она отворила калитку, пропуская Алёнку вперёд себя:

– Проходи, милая, не стесняйся.

Алёнка стыдливо вошла во двор, огляделась.

Тут же к ней подбежал большой лохматый пёс и принялся обнюхивать корзинку и ноги девушки.

– Ну, ну, Туман, ты чего это? – обратилась к нему Котяжиха.

Девушка же, прижав корзинку к груди, робея, глядела на собаку, и стояла не шелохнувшись.

– А ты его не бойся, – ответила ей бабка Котяжиха, – Он умный и зря никого не тронет.

– А что же Шалун наш, пришёл? Ах, ты ж зараза, и где ж это ты всю ночь-то шлялся? – повернулась Котяжиха к крыльцу.

Алёнка даже и не поняла сначала, к кому она обращается, а после увидела большого, белого, пушистого кота. Он мяукал и потягивался всем телом, выгибая спинку, призывая слушателей и показывая, что он дома и что он доволен жизнью.

– А-а, подарочек мне принёс в благодарность? – бабка Котяжиха отбросила с крыльца дохлую мышь, которую принёс Шалун, и, оглянувшись на Алёнку, сказала, – А ты чего стоишь, милая? Идём-идём, не бойся Тумана.

Алёнка уже посмелее зашагала по тропке к крылечку, а Туман пошёл за ней следом, высунув язык и громко дыша. У самого крыльца пёс лизнул её в ладошку, Алёнка улыбнулась и, наклонившись, погладила его лохматый бок, пёс тут же радостно облизал её нос в ответ, и девушка рассмеялась.

– Ну, вот и подружились, – сказала бабка Котяжиха, – Пойдёмте, завтракать пора.

Алёнка следом за хозяйкой вошла в дом. Дом у бабки был небольшой, но чистенький и уютный. В воздухе разлит был аромат пряных, сладких трав. Пучки трав были развешаны повсюду – и над окнами, и над дверью, и под потолком, и вдоль стен, и вокруг печи. Дожелта выскобленные песком доски пола застелены были домоткаными полосатыми половичками. Большой стол был покрыт опрятной белой скатертью, в небольшой плошке стояли ягоды смородины и малины, а в углу избы, возле икон, обрамлённых вышитым рушником, горела лампада.

– Ну, вот и пришли, моя хорошая, ставь-ка корзину вон на ту лавку, сейчас умоемся и позавтракаем.

Бабка Котяжиха принесла шайку с тёплой водой и сказала Алёнке:

– Ты пока, милая, умойся и ножки свои вымой, а вечером мы с тобой баньку протопим, там и попаримся хорошенько.

Она поглядела на худенькие ручки девушки, все покрытые царапинами. Когда та сняла с себя свою драную кофточку, бабка Котяжиха увидела, что все плечи и спина Алёнки в синяках да ссадинах.

– Ах, ты ж зараза! – подумала бабка Котяжиха про Матрёну, – Ну, погоди, я тебе устрою!

– Ты, донечка, как ополоснёшься, вещички вот тут глянь – кофточку да юбчонку. Тебе, поди, впору будут?

– Бабушка, а чем лицо обтереть? – Алёнка тем временем уже умылась и ополоснула ноги.

– А вот, на лавке полотенчишко лежит. А ноги своей юбкой вытри.

– Ой, – смутилась Алёнка, – А в чём же я, бабушка ходить буду? У меня больше и нет других вещей-то.

– Об том не горюй, найдётся у меня для тебя юбка, а это вот всё, – Котяжиха кивнула в сторону Алёнкиной одёжи, что лежала кучкой возле лавки, – Сжечь надо. Вот баню топить пойду, заодно-то и брошу всё в топку. Грязное всё у тебя, да и ветхое, на ладан дышит.

Алёнка покраснела:

– Бабушка, ты не думай, я не грязнуля, Матрёна мне щёлоку не давала стирать, говорила нечего на меня тратить. Дак я так, сполосну в озере и на себя надену.

Бабка Котяжиха покачала головой и сказала:

– Ну, ничего, вот, примеряй-ка всё, а вот и тапочки погляди, как раз должны быть. У меня новые лежат, на запас, а когда я ещё эти сношу.

– Спасибо, бабушка, всё впору! – обрадовалась Алёнка, примерив одежду, но надев тапочки, поморщилась на миг.

Однако же, от зорких глаз бабки Котяжихи не ускользнуло этот момент, и она спросила девушку:

– Что, донечка, ноженьки больно?

Та кивнула, пряча взгляд.

– Ничего, ничего, милая, всё заживёт.

В обновках Алёнка просветлела лицом, и всё улыбалась от радости, а бабка вздыхала про себя. Юбка Алёнке оказалась великовата и бабка протянула ей цветастый поясок:

– На-ко, подвяжи вот, а то ещё потеряешь.

И они обе рассмеялись.

– А вечером в баньку пойдём, я тебя водицей с семи камушков окачу да травками запаренными оботру, ты у меня лучше прежнего будешь! Садись к столу.

Алёнка, робея, присела на лавку и увидела на столе то, чего она уже давным-давно не ела – пышные оладьи да сметана в глиняной ладье, крынка с молоком, варёные яйца, острые пёрышки зелёного лука и сочная редиска с белой, в розовых прожилках мякотью, жёлтая, рассыпчатая картошка в чугунке, щедро приправленная маслом да золотистым поджаристым лучком, пупырчатые хрусткие огурчики и ароматный ржаной каравай.

– Ох, а варенье-то к чаю я и забыла! Сейчас принесу, – спохватилась бабка Котяжиха и шустро убежала в кладовую, проворно перебирая своими маленькими ножками.

Алёнка же не смела прикоснуться к еде, не веря, что всё это предлагается именно ей, хотя давно уже в животе у неё урчало. Жена брата никогда не давала ей поесть раньше того, пока Алёнка не заработала, как Матрёна говорила. Вставала Алёнка рано, в четыре утра уж на ногах была, доила корову и козу, задавала корм поросятам, чистила в хлеву, потом провожала коровушку в стадо, и шла огород полоть. И только после того, как просыпался племянник, сын брата, Матрёна кричала ей с крыльца:

– Эй, ты, давай, иди, ребёнок проснулся! Нянчить надо! Да завтракать станем.

Только тогда и завтракали, да и то Алёнкина еда была скудной – стакан кипятка, забелённый молоком да кусочек хлеба. Она украдкой съедала в огороде то огурчик, то луковку, то выпивала тайком яичко в курятнике. Но однажды за этим занятием её застала Матрёна, и, выхватив из поленницы полено, поколотила её так, что Алёнка неделю ходила, скособочившись на правый бок, у неё саднила вся спина.

Алёнка сидела, задумавшись, глядя в одну точку. Из раздумий и воспоминаний её вырвал, раздавшийся над ухом, голос бабки Котяжихи:

– Ты чего не ешь? А ну, давай, хватай ложку!

Алёнка подняла глаза, бабка Котяжиха стояла перед ней, держа в руках две чашки, одну с вареньем, а другую с молоком. Алёнка взяла блинчик и, обмакнув его в сметану, стала жевать.

– Ты чего это как неживая? – удивилась Котяжиха, – А ну-ко, ешь, как следует!

И она положила в тарелку, стоявшую перед Алёнкой, яичко и картошечку, огурчик и две редиски, пододвинула поближе сметану, варенье и мёд, налила большую кружку горячего чая с топлёным молоком.

Алёнка подняла на неё полные слёз глаза.

– Да что ты, донюшка? – Котяжиха присела к Алёнке и, обняв, поцеловала её в макушку, – Всё хорошо у тебя будет, ты не бойся, я тебя в обиду больше не дам. Ешь, миленькая.

Алёнка тяжело вздохнула и, осмелев, с аппетитом принялась за пищу. После непривычно сытной еды, от которой Алёнка уже отвыкла, её стало клонить в сон. Она почувствовала, как сильно она устала.

– У, да ты у меня совсем сомлела, идём-ка, я тебя отдохнуть уложу, – улыбнулась Котяжиха.

– Бабушка, давай я помогу тебе со стола прибрать, – еле ворочая языком, ответила Алёнка.

– Да без тебя приберу, пойдём-ка. Вот это будет твоя комнатка, она небольшая, но тёплая.

Котяжиха завела Алёнку в горенку, маленькую, но солнечную, где стояла кровать и на окошке висели цветастые занавески.

– Раздевайся, и ложись, поспи, – сказала бабка Котяжиха и ушла.

Алёнка сняла юбку с кофточкой, легла на подушку, и тут же провалилась в глубокий и крепкий сон.

Глава 3

Снилась Алёнке матушка. Она жарила во дворе карасей, которых они со Степаном наловили в реке рубахами. Тут же, во дворе был и отец, который варил в большом чугунке раков. Матушка смеялась, ласково говорила что-то Алёнке. Девочка подошла к ней, и матушка погладила дочку по волосам, и прижала к себе. Алёнкиной голове стало тепло-тепло и так хорошо,