он вместе с А. А. Саниным сделал официальное заявление об уходе из театра.

Чехов был в курсе всех этих событий благодаря письмам О. JI. Книппер и от­части М. П. Чеховой. Его сразу же взволновала этическая сторона вопроса о пай­щиках. «Ты пишешь, что в театре масса недовольных по поводу перемены; и это по­нятно, нельзя обижать одних и гладить по головке других, когда нет поводов к тому. Надо было делать пайщиком всякого желающего из тех, кто служит в театре с самого начала»,— писал он сестре 8 февраля (XIX, 243). В те же дни он послал Немировичу- Данченко письмо (не сохранившееся), о котором писал О. JI. Книппер: «Немировичу я написал, что театр на паях — это хорошо, но устав их ни к чёрту не годится. Почему пайщиками Стахович, я, а нет Мейерхольда, Санина, Раевской? Нужны тут не имена, а правила» (XIX, 244). А 17 февраля, убедившись из газет, что в число пайщиков не попали некоторые актеры, служившие в театре с его основания, Чехов упрекнул театр в письме к О. JI. Книппер: «А Художественный театр напрасно не сделал пай­щиками Мейерхольда и Санина. За что их обижать? Чем они, как артисты, хуже других?» (XIX, 249).

3

Уходом Мейерхольда из Художественного театра не прервались ни переписка его с Чеховым, ни их личные дружеские отношения. Узнав, что Мейерхольд уехал в Хер­сон, чтобы основать там вместе с А. С. Кошеверовым собственную труппу, Чехов писал О. JI. Книппер: «Я бы хотел повидаться с Мейерхольдом и поговорить с ним, поддержать его настроение; ведь в Херсонском театре ему будет не легко! Там нет публики для пьес, там нужен еще балаган. Ведь Херсон — не Россия и не Европа» (письмо от 13 марта 1902 г., цит. по автографу. — JIB).

Чехов действительно поддерживал Мейерхольда в трудные годы его самостоя­тельной режиссерской работы в Херсоне. Из телеграммы Мейерхольда Чехову от 18 ок­тября 1902 г. мы узнаем, что в начале сезона он послал в Херсон какое-то «милое письмо», за которое его благодарила вся труппа. Он пишет рекомендательное письмо своему севастопольскому знакомому А. К. Шапошникову с просьбой помочь Мейер­хольду снять севастопольский театр на весенний сезон 1902—1903 гг. Не забывает по­желать счастья к новому 1903 и потом 1904 году. Обещает выслать и высылает рукопись «Вишневого сада». Пишет, сам тяжело больной, бодрое письмо больному Мейерхольду в Чаадаевку.

Все это было продиктовано не только душевной чуткостью Чехова, но и его сочув­ствием ко всему новому и свежему в области искусства, каким обещало быть дело, предпринятое Мейерхольдом. Как умел понять Чехов своеобразие артистического пути Комиссаржевской, Орленева, Садовской в годы самого тесного своего сближения с Художественным театром, так он с интересом следил и за молодым актером, получив­шим впервые возможность самостоятельной режиссерской работы.

В первый год существования херсонской труппы—и в этом была основная причи­на ее успеха у публики — и репертуар, и его воплощение, иногда даже в деталях, отразили на себе влияние той школы, которую руководители труппы прошли в Худо­жественном театре. Сезон открылся 22 сентября 1902 г. спектаклем «Три сестры», сразу ошеломившим херсонских зрителей невиданной для них поэзией. В этот день Чехов получил телеграмму, подписанную Мейерхольдом и Кошеверовым: «Сегодня состоялось открытие сезона вашей пьесой „Три сестры". Громадный успех. Любимый автор печальных настроений! Счастливые восторги даете только вы» («Театр и искус­ство», 1902, № 41, от 6 октября, стр. 741). Закрыв сезон этой же чеховской пьесой, труппа, как пишет Н. Д. Волков, «как бы признавала над собой духовный протек­торат Чехова».

В первую херсонскую зиму был поставлен весь чеховский репертуар Художест­венного театра и, кроме того, «Иванов» и «Медведь». Во всех этих пьесах, кроме «Мед­ведя», Мейерхольд выступал и как актер, исполняя в «Трех сестрах» и «Чайке» свои старые роли, в «Иванове» — роль главного героя, в «Дяде Ване» — Астрова.

О том, как были поставлены Мейерхольдом его пьесы, Чехов знал из писем Б. А. Лазаревского, который видел спектакли херсонской труппы во время двухмесячных гастролей в Севастополе в апреле — июне 1903 г.

По письмам Лазаревского Чехов мог представить себе и энтузиазм Мейерхольда как руководителя труппы, и высокую культуру театрального дела в его руках, и поста­новку своих пьес в духе Художественного театра. После первого же спектакля, уви­денного Лазаревским 13 апреля, — «Чайки»—он писал Чехову, что «веяло порой Ху­дожественным театром», что спектакль напомнил ему те дни, когда и Чехов и Художе­ственный театр были в Севастополе. Об актерской игре Мейерхольда в этом спектакле писал: «Мейерхольд, видимо, любит роль Треплева» (письмо от 14 апреля 1903 г. —ЛБ).

Сблизившись с Мейерхольдом, Лазаревский почувствовал постоянство этого осо­бого отношения Мейерхольда к роли Треплева. «Когда хандрит,— писал он о Мейер­хольде,— то говорит, что возьмет и застрелится на самом деле, в роли Треплева в последнем акте...» (письмо от 3 июня 1903 г.— ЛБ).

Но Треплева и Тузенбаха в исполнении Мейерхольда Чехов знал хорошо по Ху­дожественному театру. А вот каков был мейерхольдовский Астров — это было ему интереснее. И Лазаревский вполне удовлетворил его интерес в восторженном отзыве о «Дяде Ване». «Лучшего Астрова, чем Мейерхольд,— писал он 17 апреля,— и желать трудно: изнервничавшийся, замученный, не могущий забыть об умершем под хлоро­формом больном, озленный на судьбу за то, что она дает „профессорам в жены таких девушек, какою была Елена и мать дяди Вани"». Было ясно, что Мейерхольд внес в роль Астрова много субъективного и сыграл ее в духе своего одинокого интеллигента.

После первого херсонского сезона состоялись последние встречи Чехова и Мейер­хольда в Крыму; как видно из писем Мейерхольда к Чехову, это могло быть дважды — до 8 апреля 1903 г. в Ялте и 22 апреля 1903 г. в Севастополе, когда Чехов проезжал через Севастополь в Москву. Именно в это время Мейерхольд мог передать на просмотр Чехову рукописи А. М. Ремизова, о которых говорилось выше.

Во втором херсонском сезоне чеховский репертуар звучал более приглушенно, хотя Мейерхольд и писал, что «труппа сохранила чеховский тон» (письмо от 1 сентября 1903 г.). Как известно, «Товарищество новой драмы», возглавляемое теперь Мейер­хольдом совместно с А. М. Ремизовым, стало решительнее проводить идею условного, «надбытового» театра, чем в первом сезоне. Теперь яснее наметился последующий режиссерский путь Мейерхольда — все больший отход от реалистических принци­пов, воспринятых им когда-то в Филармоническом училище и в Художественном театре, в сторону абстрактно-символического искусства. Но херсонская публика, которой нужен был «еще балаган», по замечанию Чехова, все же осталась холодна к «новобалаганным», символическим элементам