Анатолий Андреевич, такой спокойный всегда и рассудительный. Остальных членов семьи разбросало по свету. Анатолий, морской военный, были с женой в Ревеле, Андрей, тоже моряк, женился на англичанке и жил в Шанхае, Дмитрий, полковник, был контужен и уехал с женой и шестью детьми служить на персидскую границу, почти в рай. Елена уехала в Киев, ее сын Глеб вернулся на военную службу в Крым. Кроме свекра и Ариадны, в Петербурге из родственников Вити остались только Дима с матерью и тетей Ивой.

Алина волновалась за судьбу сына, так как через год он заканчивал кадетский корпус. Я изо всех сил утешала ее и обещала участвовать во всех расходах. Дима был там, так как я хотела видеть его и узнать лучше. Но эти визиты мало помогали мне узнать его характер, мысли, так как Алина все время говорила о своем расшатавшемся здоровье, финансовой нужде, а страсть Ивы к кошкам была так сильна, что она подбирала их на улице, кормила и говорила только о том, какие они очаровательные. Но я считала, что этого было слишком мало. Я хотела приподнять завесу, которая скрывала прошлое. Все, что могло поведать о ранней юности Вити, приносило мне радость. А еще я хотела знать о происхождении его семьи. Я запоминала и записывала все, что мне рассказывала тетя Полина о родственниках Виктора со стороны матери, которой она очень дорожила. Они были сербы из рода Рачкович и происходили от прекрасной венецианки Корнелии-Пепиты, дочери последнего венецианского дожа Фоскари, которую вырастил Рачкович из Катарро, а потом Ромео привез девушку в Одессу. Но родня со стороны отца Вити оставалась неизвестной. Госпожа Кехли не беспокоилась по этому поводу. Тогда мой брат, опережая мои желания, дал мне редкий экземпляр генеалогии Вольф на польском. Я не знала этого языка и по настоятельной просьбе брата взяла словарь и принялась за перевод той части, которая касалась нашего достопочтенного князя Рюрика, к которому имели отношение предки Вити.

Этот перевод с иностранного языка, который меня заставил изучить брат, был первым шагом к борьбе с моей скорбью. «В память о Викторе, который был наполовину поляк», – говорила мой брат. Он счел перевод, по сути, очень длинным, хорошо выполненным и всячески побуждал меня продолжить мои занятия, обращая внимание на различные исторические и генеалогические трактаты, которые имели отношение к вопросу, ставшему единственным моим интересом, а именно Рюрик и все ветви, относящиеся к нему. Для меня это было отвлекающим средством, и вечера, которые мы проводили вдвоем с братом в его рабочем кабинете, казались мне такими сладкими после горечи слез. Но можно ли забыться, погрузившись в далекое прошлое, когда настоящее грохочет за окном?

Наступили дни смуты, великой смуты. К счастью, мы были все вместе, под защитой моего брата и Академии, которая, как Ноев ковчег, качалась по волнам, и его выбрасывало то к Азорским островам, то, как Атлантиду, уносило в пучину.

Но наступило лето, и пришла пора расставаться, так как меня охватывало отчаяние, как только я начинала думать о нашем родовом поместье, где я проводила прошлое лето, а мой муж тем временем лежал одинокий и больной в комнатушке Фомича. Если бы я приехала, как хотела, после двухнедельных каникул. Если бы я приехала, как только получила известия о болезни Макара. Если бы! О, если бы! Мучительные угрызения и бесконечные «если бы» не давали мне ни покоя, ни отдыха. И теперь я только хотела вернуться в комнатушку Фомича в имение и остаться одной навсегда.

Да простит меня Господь за эту горечь и отчаяние, отдалившие меня даже от родных, доброта которых ко мне была безгранична. Они тоже удалились от меня, уехав в наше фамильное гнездо, которое я обожала всю свою жизнь. Я не хотела ничего знать кроме могилы на холме в Петергофе и Глубокого, где Витя провел последние дни своей жизни в одиночестве и болезни. Я решила побыть какое-то время без родных, которые, как обычно, уехали на лето в Саратовскую губернию. А я уехала в Глубокое, где занимала три комнатки, в которых раньше жил Фомич, с балконом, выходящим в сад. Дом был занят благотворительной организацией при Думе, во главе которой стоял некий Манеков, поселившийся там с женой, маленькими детьми, прислугой и друзьями. Они были хорошие люди, особенно потому, что не обращали никакого внимания на меня, что не помешало им удивиться, когда я просила их не рушить мои постройки и не рубить деревья в саду.

Немцы по-прежнему оставались за тем же огневым рубежом, который стал границей между Поставами и Сморгонью. Они не продвигались, но это не мешало им палить из пушек дни напролет. Мы уже привыкли, и когда пришли и сказали, что немцы наверняка прорвут границу и войдут в Глубокое, я подумала, что буду счастлива, если меня расстреляют или даже сожгут заживо, как и полагалось вдове. Как в Индии. Но я не смогла побыть в одиночестве, как хотела, за изучением того, что убеждало меня в существовании загробного мира в книгах, которые мне дала сестра. Единственное занятие, которое меня утешало.

Глава 56. Сторожевой пес

Мне не удалось побыть в одиночестве, так как одна особа из наших минских друзей приехала меня навестить и, посчитав, что ей будет на пользу отдохнуть на воздухе от своего занятого мужа, осталась у меня на лето. Ей выделили комнатку, смежную с моей, а большой балкон, выходящий во двор, стал для нас гостиной, кабинетом и столовой. Обставили его тоже для этих целей. Прислуживала нам жена Макара, так как бедная Антося не вернулась. Она простудилась и умерла, едва приехав в Борисов к дочери. Мы вели уединенный образ жизни, не имея ничего общего с Манековыми, они были слишком молоды, а я ничего не хотела знать, кроме своей печали, но наша минская подруга потихоньку начала устраивать встречи с Манековыми в большой кухне. Изучение рецептов блюд сопровождали эти встречи. Потом она стала пить чай в компании наших милых соседей на голубом балконе, а в скором времени они уже совершали прогулки на автомобиле с детьми. Короче говоря, она уже не могла обойтись без наших соседей и была крайне довольна. Я не вписывалась в их уклад жизни, но ее жизнерадостность и живость была такой заразительной, что ей удалось даже рассмешить меня несколько раз, поскольку их паясничанье, танцы и кокетство действительно были веселыми. Ей даже удалось развеселить Макара.

Макар теперь имел вид и поведение