знаменитых гусей. Можно спокойно спать в Глубоком, находясь в полной безопасности, никогда его не станут бомбить. Если это и не правда, то хорошо придумано. Доблестные рыцари продолжили путь по Докшицкой аллее и только один раз им встретились казаки, к тому же встреча было безобидной: казаки отняли у них толстую свинью, которую те поймали у беженцев.

Войска сибирской армии и артиллерия, которые прибыли в Лиду для освобождения Глубокого, перекрыли им путь, и в десяти километрах от городка состоялось сражение. Канонада с двух сторон была такой, что земля дрожала, так как к немецкой кавалерии присоединились артиллерия и броневики. Наши вой ска одержали верх и отогнали врага вглубь на шестьдесят километров от Глубокого, до передовой под Поставами. Немецкие войска окопались в заранее подготовленных траншеях и решили провести там зиму.

Какое счастье было снова увидеть Глубокое! Ничего, кроме станции с подвижным составом и помещений акцизного бюро, не сгорело. Только Глубокое превратилось в настоящий военный лагерь. В городе был полно военных. Все дороги были забиты обозами. На них доставляли на фронт, находящийся в шестидесяти верстах, провиант и боеприпасы для поддержки войска и вывози ли уволенных и раненных.

Имение тоже было полностью занято. Белый дом был отдан руководству Красного Креста. В пристройках на дворе разместились сотни упряжных лошадей. Сельскохозяйственные машины из Ковно, запертые в бетонном амбаре, были вытащены наружу по приказу командующего, и амбар теперь стал казармой для проходящих войск. Он был двухэтажный, с чугунной печкой и внутренним освещением и мог вместить до тысячи солдат. Макар был страшно горд. А не для них ли он работал, для настрадавшихся героев войны, которые были рады найти приют в этом прекрасном амбаре, который превратили в настоящую казарму? Ему даже не жалко было смотреть, как рубят забор и ломают живую изгородь, а также мостики и скамейки, которые украшали сад, чтобы развести костер. Конечно, Глубокому был нанесен некоторый урон, но это было все то же Глубокое. И даже я не обращала никакого внимания на то, что хранилище, где было двенадцать тысяч пудов пшеницы, почти опустело. Ключи были у Бельского, но его заставили под страхом смерти, как он сказал, открыть хранилище, чтобы накормить сотни голодающих. Господь с ним! Но Макар хмурился и повторял, что предупреждал хозяина, чтобы тот оставил его в Глубоком, тогда ничего подобного не произошло бы.

Мне вернули мою спальню в доме, полном военных, и генерал Багенский любезно предложил мне присоединяться к ним за ужином по вечерам. Единственной женщиной в имении, кроме меня, была молодая девушка, секретарь генерала, которая уделяла мне много внимания. Эта совсем новая для меня жизнь казалось очень интересной, но вскоре я затосковала и почувствовала себя там настолько бесполезной, в то время, как мой муж и родня ждали меня в Петербурге. И потом эти люди такие дружелюбные оказывали мне такое гостеприимство. Я приняла его с благодарностью, но с чувством неловкости и смущения, поскольку это я была хозяйкой дома, и я должна была оказать им такой прием. Мир, как мне казалось, перевернулся. Когда сбегаешь из собственного дома, всегда возвращаешься как гость. Еще я очень сожалела о том, что вырубают наш замечательный лес. Из древесины делали доски для фронтовых дорог. Десятки верст. В итоге, чувствуя свою полную никчемность в Глубоком, я вернулась к мужу.

Наши апартаменты в гостинице «Париж», состоявшие из большой гостиной и двух смежных комнат, были даже элегантны, и наша жизнь приобрела светский оборот, поскольку друзья и родня навещали нас с утра до вечера. У мужа было много дел, и представители виленского общества, многие из которого нашли пристанище в Петербурге, были самыми частыми нашими гостями в ту пору.

Был также специально организован польский комитет. Я познакомилась со многими польскими семьями, родственниками со стороны мужа, приехавшими из Вильны. Это был очень интересный мир, но все мы были беженцы, наше будущее виделось смутно, и мы с нетерпением ждали дальнейшего развития событий. Помимо нашей гостиной, где было всегда полно народа, приходившего в основном по делам, поскольку она служила еще и приемной мужа, было много гостей и у тети мужа, дамы польского происхождению, госпожи Кехли, которая занимала номер в гостинице «Париж» со своим спаниелем Белеццо. Ей нравилась гостиничная жизнь, она была крайне довольна, так как при ней была ее дочь Шванебах и сын, женатый на одной из Эксе. Все они, Эксе, Маврос, Мордвиновы, сбежали в Петербург, оставив имения, дома и родню в Вильне.

Однако мы все время думали о брошенном имении в Глубоком. И несколько раз за зиму мы с мужем наведывались туда, надеясь вернуться «к себе домой». Но это было невозможно. Передовая по-прежнему оставалась под Поставами. Наши войска вели наблюдение. Казалась, война приостановилась, и жизнь по обе стороны переместилась в траншеи. Печально и утомительно было таким образом проводить долгие зимние дни. Глубокое продолжало быть местом боевых действий, привалом, где офицеры могли развеяться, возвращаясь с фронта или отправляясь к месту боевых действий. Да и музыка, танцы и пение очень отвлекали их. Редкий вечер в городке проходил без балов и концертов, часто не хватало пианино, и приезжали за нашими инструментами.

Зимой руководство Красного Креста перевезли в Полоцк. Штаб первой армии был перемещен и уехал в Дисну. Все пристройки были отданы под конюшни и лазарет, а в доме расположилась столовая Красного Креста, которой занималась госпожа Боголюбова, сестра милосердия, дама в возрасте, но полная энергии, и ее товарищ граф Бжезецкий. У них был целый штат, да и сестры милосердия приходили им помогать. В нашей бывшей гостиной был устроен дортуар. Еду, которую готовили на нашей кухне, увозили на санях на станцию. Два вагона напротив многострадального разрушенного вокзала служили столовой, и офицеры по пути на фронт или с фронта могли вкусно поесть или выпить чаю на сгоревшей станции.

Видеть всех за работой доставляло истинное удовольствие, и я должна признаться, что многое отдала бы, чтобы променять светскую жизнь гостиницы «Париж», которую я по-прежнему ненавидела, на жизнь в Глубоком. Там я бы занималась делом и приносила бы пользу. Но муж не мог покинуть должность и не хотел даже слушать о моих намерениях. Он даже дважды снаряжал в Глубокое экспресс-поезд, чтобы отправить меня туда, как гимназистку на каникулы. И из-за того, что Витя был очень занят и окружен большим количеством людей, и я бы добавила, купался в признании, он прекрасно обходился без меня. Бесконечные визиты, полдники и ужины в