Пока фронтовой разведчик работал не на свою сторону, в Августовских лесах готовилась трагедия его окруженных земляков. При одном нападении на обоз XX армейского корпуса немецкий отряд отбил у него штабную радиотелеграфную станцию, похоронив тем самым его надежды связаться с соседними корпусами либо попросить помощи у штаба армии или у Ставки. Некоторые части отрезанного корпуса в отдельных отчаянных стычках на краю лесов добивались успеха и захватили несколько тысяч немецких пленных, но тут внезапно резко изменилась погода. Оттепель превратила землю в непролазное месиво. Орудия тонули в грязи, фургоны и повозки переворачивались, и войска лишались провианта для людей и лошадей. В ходе тяжелых восьмидневных боев личный состав ряда подразделений сократился до 10 % от первоначального. И в этой ситуации Обер-Ост пустил в ход последнее, коварное средство, чтобы уничтожить рассеянные группы. После соответствующей разведки с воздуха Людендорф приказал вести навесный артиллерийский огонь по лесным прогалинам, на которых собирались войсковые части. Когда попытки прорыва оказались тщетными, одни бойцы оказали «геройское сопротивление — до последнего патрона не только артиллерийского, но даже револьверного»[1619], другие, в общей сложности около 8 тыс. чел., сдались 8 (21) февраля у Липска, совершенно обессиленные и с пустыми обоймами. По данным Обер-Оста, который, как обычно, не упомянул о немецких потерях, в руки немцам попали 300 русских орудий и 110 тыс. пленных, измученных холодом и голодом. Русский генерал Хольмсен, участник событий, скорректировал эти цифры: из общей численности 10-й армии — 126 тыс. чел. и 516 тяжелых орудий — были вовремя отведены или вырвались из окружения 70 тыс. чел. с 331 орудием[1620]. Они потянулись на восток, в основном в Ковно и Гродно, где присоединились к новым мобилизованным войскам, которые 17 февраля (2 марта) вместе с частями 1-й и 12-й армий Северо-Западного фронта под командованием генерала Сиверса перешли в наступление, чтобы очистить от немцев территорию империи.

В германской Большой ставке начальник Генштаба фон Фалькенхайн вынужден был признать, что, уничтожив русский XX АК, «и немецкие силы дошли до предела. В своем… ослабленном состоянии они больше не могли сломить сопротивление снова быстро и умело брошенных против них русских подкреплений». Самые большие жертвы принесли новообразованные армейские корпуса с молодыми неопытными бойцами, которые надолго стали «практически небоеспособны»[1621].

При этом страшном фиаско ликвидаторских намерений Людендорфа его русский агент Мясоедов, следуя стремлению немцев к экономичной войне, позаботился сообщить своим немецким хозяевам о местонахождении брошенных русскими при отступлении и разгроме тяжелых орудий, предназначенных для прикрытия крепости Осовец, чтобы те прибрали их к рукам[1622].

Зимний ад в мазурских лесах и карпатских горах не привел к исполнению обещаний, данных Людендорфом и Конрадом Большой ставке. Планы уничтожения провалились в третий раз. Случилось то, что предсказывали все знатоки русской армии в Берлине и Шарлевиль-Мезьере: «Операции против обоих флангов русского фронта не оправдали далеко идущих надежд, возлагавшихся на них на востоке»[1623]. Запланированный охват основных сил русской 10-й армии в Восточной Пруссии не удался[1624], а предпринятая австрийцами с помощью немцев попытка больших клещей в Карпатах «захлебнулась после первых шагов»[1625]. Русская же Ставка смогла на юго-западном фронте добиться значительных успехов в ходе мощного контрнаступления против австро-венгерских 2-й и 3-й армий. 22 марта 1915 г. войска под командованием Иванова и Алексеева сумели после нескольких месяцев осады взять австрийскую крепость Перемышль. Гарнизон крепости, около 120 тыс. чел. и 900 орудий, попал в русский плен, а русская осадная армия (примерно 3 дивизии, 100 тыс. чел.) высвободилась для действий в Карпатах, что заставило начальника австро-венгерского Генштаба Конрада снова просить войск у германского ВК.

Учитывая ограниченные тактические достижения Обер-Оста в Восточной Пруссии и русское наступление в Галиции, Конраду и Людендорфу пришлось признать серьезные стратегические неудачи, несмотря на поддержку с той стороны линии фронта. Запланированное Людендорфом продвижение на российскую территорию оказалось неосуществимо ввиду подхода к русским сильных подкреплений. Людендорф поневоле «отложил в сторону» надежды «на непосредственное стратегическое использование зимнего сражения»[1626] и в последующие месяцы с удвоенной энергией занялся русскими западными крепостями, устоявшими перед военным штурмом, готовя их падение с помощью подкупа и измены. Однако его самомнение ничуть не уменьшилось. В письме Мольтке от 12 марта 1915 г. он хвастал зимним сражением как «полным тактическим успехом». Свои мнимые успехи он теперь измерял в цифрах русских потерь, умалчивая о немецких. При этом он подчеркивал свое представление об «уничтожении» как физическом истощении сил противника: «За последние 4 недели мы взяли у русских около 130 тысяч пленных. Их потери убитыми огромны. Стало быть [sic], мы провели войну, успешную во всех отношениях. Великого решения не получилось из-за массы войск, тут надо наносить такие удары в большее количество мест»[1627]. Не упомянул Людендорф и о дорогой цене тактического успеха: последние войсковые резервы были вычерпаны, новые корпуса по большей части в обозримом будущем непригодны к использованию, а потому стратегическая свобода маневра при ведении всей войны в целом на весну 1915 г. ограничена. О том, чтобы отдать остатки новых корпусов на запад, он уже и думать не хотел.

Начальник Генштаба фон Фалькенхайн в своей записке от 1 марта 1915 г.[1628] определил сложившееся общее военное положение как вызывающее беспокойство. Совместное германо-австрийское наступление в Карпатах и Восточной Пруссии, писал он, принесло тактические успехи, но никаких стратегических результатов, и в настоящий момент нельзя судить, «можно ли ожидать таковых вообще и когда именно. Если они появятся не скоро… следует… опасаться, что Германия, будучи не в состоянии перебросить войска с востока на запад, столкнется с серьезными трудностями на западном фронте». Фалькенхайн считал положение «настолько серьезным, что случилась бы катастрофа, если бы мы не сделали все, чтобы в борьбу против нас не вступили новые враги». Он больше не видел «перспектив существенных успехов при продолжении операций против флангов русского фронта»[1629], за которое ратовали Гинденбург и Людендорф, окончательно отметая планы Людендорфа и Конрада как иллюзорные, а самого себя жестоко упрекал за то, что не сказал им категорическое «нет». В присутствии адъютанта он как-то обронил, что «не должен был клевать на эти предложения Обер-Оста»[1630].