С величайшей предусмотрительностью стараясь обезопасить себя после разоблачения Мясоедова, генерал-квартирмейстер пошел в лобовую атаку. В письме следователю по делу Мясоедова от 11 (24) марта 1915 г. он признал причиненный предателем вред и витиевато дал понять, что тот выполнял работу крупного агента: сведения, сообщаемые им противнику, «могли повести к неудачам наших войск в наступивших после 19 января этого года боях, так как давали возможность действовать наверняка, а не прибегать к ненадежным средствам использовать мелких шпионов для приоткрытия завесы над вероятными нашими действиями…»[1641] Встав в позу возмущенного начальника, он подключился к расследованию и снова вовсю разыгрывал бдительного шовиниста, дабы отвести от себя подозрения. Его поведение выглядело настолько искренним, что тогда ввело в заблуждение Верховного главнокомандующего, а недавно — американского биографа Мясоедова, по мнению которого «переписка Бонч-Бруевича с начальством и его публичные заявления дышат подлинной и фанатичной верой»![1642]

Пользуясь делом Мясоедова в целях своей партии и карьеры, Бонч-Бруевич обратился прямо к Верховному главнокомандующему с рекомендациями по ведению дела. Его совет судить изобличенного шпиона не гражданским варшавским судом, а военно-полевым в стенах Варшавской цитадели служил предотвращению открытого процесса и связанной с ним опасности включения в круг подозреваемых истинных виновников. С такой же задней мыслью он помогал арестованному: тому предоставили возможности и для самоубийства, и для переписки с родными, которых он просил хлопотать за него. Одно из писем подобного рода, написанное Мясоедовым в камере смертников, не дошло до адресата, а попало в материалы следствия: это душераздирающее письмо к матери с уверениями в своей невиновности. Немецкий куратор Мясоедова Александр Бауэрмайстер получил его от большевиков после ленинского переворота и позже опубликовал в Германии в подтверждение невиновности агента и непричастности к делу его кураторов[1643].

Устраивая Мясоедову поблажки, заинтересованная сторона давала заключенному последнюю возможность молча и без осложнений избежать российского военного суда. Заключенный не сумел ею воспользоваться — попытка самоубийства ему не удалась, хлопоты родных не возымели действия. В извещении о его казни тайные сторонники победы Германии над Россией, видевшие в изменнической деятельности «крупного агента» решающий вклад в подрыв российской обороноспособности, были, в напоминание о месте, где началось его предательство, объединены под наименованием «Вержболовская группа»[1644].

Один из них, Бонч-Бруевич, превратил дело Мясоедова в трамплин для собственного продвижения по службе. Он предложил себя Ставке как компетентного знатока недостатков русской военной разведки, и Ставка взяла его к себе! Здесь Бонч-Бруевича 1 апреля предоставили «в распоряжение Верховного главнокомандующего»[1645], поручив ему «ознакомиться с постановкой контрразведывательной работы в армиях и внести свои предложения и пожелания для коренной перестройки этого дела»[1646]. Он создал группу из штабных офицеров и служащих судебного ведомства и отправился с ней в длительную командировку по фронтовым районам, чтобы составить общую картину недочетов в армейской разведке. Эта командировка дала ему возможность переждать в стороне последующие процессы против мясоедовских сообщников и посмотреть, как работает контрразведка на важнейших участках фронта. В заключительной докладной записке он блеснул кое-какими деталями, безобидными, но свидетельствующими о хорошем знакомстве с разведывательной деятельностью центральных держав, стараясь произвести на Ставку впечатление своими познаниями. Таким путем он добился назначения начальником штаба 6-й армии (25 апреля 1915 г.), которая, входя в состав Северо-Западного фронта, отвечала за военную безопасность столицы. В Петрограде Бонч-Бруевич стал правой рукой ее престарелого командующего К. П. Фан-дер-Флита, располагал всеми сведениями о военном положении Северо-Западного фронта и имел самое широкое представление о работе в столице отечественных и иностранных секретных служб.

Генерал Рузский, вернувшись 30 июня 1915 г. в строй и сменив на посту командующего 6-й армией Фан-дер-Флита, оставил начальником штаба Бонч-Бруевича. А когда Северо-Западный фронт 18 августа был разделен на Северный и Западный фронты и Рузский принял командование Северным фронтом со штабом в Пскове, он забрал Бонч-Бруевича с собой, опять же в качестве начальника штаба. Зона ответственности Северного фронта, состоявшего из 5-й, 10-й и 12-й армий, охватывала, помимо Финляндии и прибалтийских губерний, также Петроград и подступы к нему. Положение начальника штаба важного Северного фронта наделило тайного ленинца «огромной властью»[1647].

Бонч-Бруевич, «тонкий политик, делавший карьеру»[1648], так неумеренно злоупотреблял этой властью, проводя жестокую классовую и национальную политику[1649], что навлек на себя гнев государя. 28 января 1916 г. Александра Федоровна впервые письменно призвала царя избавиться от генерала[1650]. 1 февраля царь, беседуя по поводу смотра войск Северного фронта с генералом П. А. Плеве, который с 6 декабря 1915 г. по 6 февраля 1916 г. руководил фронтом вместо снова заболевшего Рузского[1651], «строго с ним поговорил относительно Бонч-Бруевича, что он должен от него отделаться и т. д.»[1652] Когда сам Плеве тоже заболел и его сменил на посту командующего Северным фронтом генерал от инфантерии А. Н. Куропаткин (6 февраля — 22 июля 1916 г.), царица осведомилась, уволил ли Куропаткин наконец Бонч-Бруевича[1653].