кого-либо на улицу – это безумие. К тому же, он ранен, как и ты, это важно. Не хочешь же ты прослыть убийцей, когда мы вернёмся в город? В конце концов, скрыть от моего дяди ничего невозможно, – пытался уговорить её Нокт. Девушка сначала не желала слушать, но позже успокоилась. Угрозы черноволосого юноши подействовали на неё отрезвляюще.

– Хорошо, – сказала она. – Пусть уходит завтра! Но если он останется здесь, жертвой окажешься ты, Нокт. Не думаю, что Фреом будет доволен поведением своих племянников, один из которых подвергает чужую жизнь опасности, а второй оправдывает его.

На этом суд завершился. Девушка, добившись того, чего хотела, покинула круг, а за ней разошлись и остальные. Братья остались вдвоём. Дион сидел, словно в воду опущенный, унылый и безмолвный. Нокт переводил дух, вспоминая искажённое гневом лицо Асити.

– Прости меня, – наконец, придя в себя, промолвил он. – Я делаю это не потому, что хочу.

Дион по-прежнему молчал. Не известно о чём он думал, но лицо его становилось всё бледнее.

– Что я буду делать там один? – сам у себя спросил он.

– Доказывать, что ты достоин жить…

В течение всей ночи Нокта не покидала девушка в белом саване. Она, словно его совесть, укоряла черноволосого юношу в бездействии, медлительности и слабости. Она приказывала ему убить, она грозила безумием, и лишь к утру её напор охладел.

– Так или иначе, кажется, свою роль ты сыграл, – когда звёзды начали гаснуть, задумчиво сказала она и вскоре исчезла. Оставшееся время до восхода солнца Нокт спал, провалившись в объятия Морфея так глубоко, что разбудить его не представлялось возможным. Он отдыхал и не слышал и не видел, как рано утром к нему подошёл Дион, что-то сказал, немного подождал и отошёл.

Проснувшись в полдень из-за фаратри, обсуждающих новую охоту и ремонт пары шалашей, черноволосый юноша встал, вышел наружу и только сейчас понял, что соседняя хижина пустует.

Дион покинул лоно своего рода.

6 глава – Скиталец

Итак, юноша отдалялся от сородичей, при этом не понимая, куда и зачем он идёт. Он шёл почти автоматически, не обращая внимания на путь, на окружающий мир, в целом доверяясь проведению. В правой руке он держал посох, сделанный из толстой сосновой ветви, в левой – сумку со всем необходимым, то есть когтями, пищей и прочим. Сегодняшнее утро было первым утром русоволосого юноши, когда он оказался один. Раньше его, так или иначе, окружали другие разумные существа, сейчас же чем дальше он шёл, тем незначительнее становились его надежды на встречу с себе подобными.

Несложно догадаться, что Дион был ошеломлен столь резким изменением своего положения. Ещё недавно он считал, что нужен кому-то, сейчас же в полном одиночестве, среди полевых трав, деревьев и камней, выпирающих из земли, он отчётливо понял, что отныне нужен лишь сам себе. Эта мысль укрепила душу юноши, однако вместе с тем ожесточила её. Дион этого не почувствовал (первое время он не мог до конца оценить всё произошедшее), но теперь мысли о несправедливости начали посещать парня всё настойчивее.

Он не оглядывался и не останавливался ни на минуту, продолжая упрямо идти вперёд. Сейчас его внутренний мир, словно облитый цементом, начинал затвердевать и покрываться защитной коркой. Это делало недавно причинённую боль не столь ощутимой, но любое чувство, связанное со вчерашним судом или любым счастливым моментом прошлого могло оставить в этой корке трещину и растравить свежие раны. Потому Дион и хотел скорее сбежать, уйти как можно дальше, построить жилище и забыть второй день жизни на земле, чтобы после него в памяти не осталось и малейшего следа.

День был в самом разгаре. Полевые травы, пожелтевшие на солнце, обступали путника со всех сторон. Среди них можно было увидеть и цветы, которые мелькали перед юношей жёлтыми, фиолетовыми и голубыми огоньками. Если бы он мог видеть всё великолепие, окружающее его, если бы он мог чувствовать умиротворение от взгляда на совершенство природы, то наверняка ему бы пришлось остановиться. Пройти мимо естественности мира, мимо его редких лучей спокойствия и гармонии, мог лишь человек, чья душа закрылась от всего на свете – человек (фаратри) слабый, больной, морально умирающий.

Над ним серым жужжащим облаком носились мухи, мошкара, комары и прочие твари, призванные по капле осушать чужие тела. Дион не обращал на них внимания, не отмахивался, и, казалось, не замечал их. Что теперь для него значила боль от комариных укусов? Ничего. За страданиями гораздо больших масштабов, местом действия которых стала душа, физическая боль, к тому же выраженная слабыми укусами насекомых, была незаметна.

Юноша двигался вперёд, не имея особых целей, потеряв всяческую поддержку и лишившись надежды. Его разум спал, тело бодрствовало, взгляд с самого утра оставался туманным, и где-то на задворках сознания сверкала тупая боль в спине. В таком состоянии он шёл целый день, весь вечер и остановился лишь тогда, когда, из-за сгустившегося мрака нельзя было разобрать дорогу.

Только когда из виду скрылись травы, деревья, и весь окружающий мир наполнился мраком, Дион понял, что допустил ошибку. Теперь ему предстояло спать в темноте, без крыши над головой, в соседстве с мухами и земляными жуками. Оглядевшись, юноша вздохнул, попытался различить в темноте хоть что-то и, поняв всю бессмысленность этого, без сил рухнул на траву. Сон пришёл почти сразу.

Следующим утром Дион очнулся разбитым, замёрзшим и ещё более больным. Встав и быстро позавтракав оставшимся мясом, он снова пустился в путь. И как вчера, его не заботила ни дорога, ни цель, совершенно ничего. Единственное, что он чувствовал весьма явно, груз печального прошлого, лежащий на нём, словно камень.

В таком виде, с такими мыслями, изредка охотясь, чтобы прокормить себя, и делая редкие привалы, чтобы отдохнуть, Дион скитался шесть дней. Его лицо посерело и осунулось, глаза так и не избавились от тумана, душа продолжала болеть, а тело ослабевать. С каждым днём своих бессмысленных странствий, юноша незаметно для себя, обновлялся, переходил в следующую итерацию своей личности, но становился ли его дух гармоничней, а разум светлее? Едва ли.

Но каким он был прежде? Чего лишили его суд и изгнание?

Пожалуй, в то время, когда мы увидели его впервые, он и сам не смог бы сказать, каким человеком он является.

Неоднозначность была главным качеством русоволосого юноши, хотя сам себе в этом отчёта он не отдавал. Кто-то может сказать, что это абсолютно нормально, так живут все, кто-то – что это признак подлости. Что-ж, по этому поводу можно сказать