всё за тебя. Твои фотографии никогда не будут забыты!

Твой талисман, твоя вечная любовь, Маркетта.

– А вышло наоборот, – заключил отец и отхлебнул кофе. – Было издано всего несколько экземпляров книг, которые Маркетте удалось напечатать в те тяжёлые годы. Эрик забыт, и его фотографии тоже.

Я была тронута прочитанным и прижала книгу к груди.

– Вот значит, как всё было, – тихо промолвила я. – Могу я одолжить эту книгу?

Отец кивнул.

– Конечно, только не потеряй. Я отправлю её епископу.

– Почему? Этому старикашке? Зачем?

– Зачем? – в свою очередь повторил отец. – Ну, ради бога.

Я тоже подлила себе кофе и поднялась наверх, захватив с собой кружку и книгу с фотографиями Эрика.

Усевшись за свой уже ставший маленьким мне рабочий стол, сделанный когда-то отцом, я продолжила листать книгу и изучать фотографии гражданской войны. Получалось, что эти несколько снимков не самого лучшего качества были всем, что осталось от Эрика.

Клик. Внезапно моя комната погрузилась в тёмно-красные тона, и я почувствовала едкий запах, знакомый по урокам фотографии в гимназии. Испуганно оглядевшись, я поняла, что не узнаю комнату, в которой нахожусь. Я оказалась в фотолаборатории, где сильно пахло проявляющими и закрепляющими химикатами. На верёвке висела, подвешенная для просушки на прищепках, фотобумага. Это снова было видение.

Я осторожно подошла ближе. Фотограф увековечил на снимках разрушенные дома, скорбящих родственников и раненых солдат. Вероятно, это были работы Эрика. На них были ужасающие изображения мертвецов и семейные портреты гражданских.

Эрик проявил десятки катушек светочувствительной плёнки, экспонировал корректурные оттиски, проявил увеличенные фотографии и развесил их в фотолаборатории для просушки. Это были поразительные картины ужасов и страданий военного времени.

В глазах у меня побелело, а потом я снова увидела мелькающие передо мной саамские бубны. Тело сковало ощущение тяжести, а голова закружилась, как будто бы я находилась в чересчур жаркой сауне. Я слышала слабые стоны, а запах фотохимикатов словно куда-то исчез. На его место пришёл отвратительный смрад, заставлявший меня дышать через рот.

Внезапно я увидела иссохшего до скелета человека и завизжала от страха. Мужчина был мёртв, и я чуть на него не наступила. У стены дома под лучами солнца лежало множество трупов, вокруг которых роились насекомые. Мухи влетали и вылетали через рты и носы. Казалось, что песчаная пыль на одежде трупов движется, но, присмотревшись повнимательнее, я поняла, что это была не пыль, а огромное количество вшей!

В безоблачном небе пылало солнце, и даже тень от здания казармы не давала ни капли прохлады. Во дворе, обнесённом двойным забором из колючей проволоки, царила атмосфера конца света – обессиленные узники, едва перебирая ногами, как зомби, плелись по нему, грязные и изорванные.

Лица узников со впалыми щеками не выражали никаких эмоций. На них были лохмотья, которые толком не прикрывали их скелетоподобные изголодавшиеся тела. Они двигались медленно, совершая один неуклюжий шаг зараз. Я видела, как один заключённый попытался схватить лягушку, чтобы съесть её, но она оказалась слишком проворной и сумела вырваться из его дрожащих рук.

– Тайка? – прошептал Эрик. – Ты снова пришла в закоулки моего разума.

Я смотрела глазами Эрика, как мы вместе с другим заключённым поднимали на носилки тело. У того, другого мужчины, тоже были впалые щёки и очень бледное лицо. Он и сам был как скелет, с натянутым на него лоскутом кожи.

– Что здесь произошло? – в ужасе спросила я, когда мы присоединились к потоку людей, выходящих с территории казармы.

– Мы с Оскари переносим трупы туда, к братской могиле, вырытой на склоне хребта, – ответил Эрик. – За эту работу мы можем получить чуть больше еды.

– С кем ты разговариваешь? Где настоящий Эрик? – спросил второй носильщик, который, должно быть, потерял рассудок. Он заставлял своё тело двигаться в соответствии с приказами, но его разум глубоко увяз в галлюцинациях и свободно блуждал по собственным тропам.

– Я и есть Эрик, – ответил тот.

Оскари недоверчиво посмотрел на своего товарища.

– Ты – Эрик, но под твою кожу пробралось какое-то другое существо, – заявил он слабым голосом, исходящим из тощей впалой груди.

Я вздрогнула. Раньше никто посторонний меня не замечал.

– Уверяю тебя, что я и есть тот самый прежний Эрик.

Оскари хмыкнул. Затем они медленно побрели вперёд, неся тело. Они миновали других зомби-заключённых, опустив головы, и пошли дальше по лесной тропинке, где ели были украшены сизо-зелёными бородатыми лишайниками.

Лучи солнца пробивались сквозь кроны, словно через витражи в церкви. Покрытая мхом земля была покрыта следами ног. Было видно, что тропинка многократно исхожена туда-обратно.

Уже издалека до нас стал доноситься такой отвратительный запах, что меня начало тошнить. Затем я увидела, что скрывается за деревьями, и побледнела. На вершине хребта был вырыт длинный глубокий ров, на дне которого было полно трупов.

– Вот как выглядит война, – невозмутимо прошептал мне Эрик, когда он и Оскари сбросили тело в братскую могилу. – Здесь не произносят речей, не дают ежедневных приказов и не отличают капрала от генерала. Здесь не отдают честь и не муштруют. Здесь от костей отделяется кожа. Здесь смотрят смерти в глаза.

Я почувствовала, как Эрик сглотнул, прежде чем продолжить:

– Тайка, вот почему мои фотографии так важны. Они подчёркивают значимость мира. И то, что каждая жизнь имеет ценность.

– Ты снова разговариваешь сам с собой, – заметил Оскари. – Это первый признак помешательства.

– Не говори глупостей. Первый признак помешательства – это говорить с тобой! – Эрик ещё был в состоянии шутить.

– Послушай, нам бы нужно сбежать, – сказал Оскари, запыхавшись от переноски тел.

– Это невозможно. У белых есть винтовки, а потом есть ещё колючая проволока, – ответил Эрик. Он знал, что попытка побега из лагеря не обязательно будет очень трудной, в отличие от того, что за ней последует.

Оскари пожал своими костлявыми плечами и посмотрел на друга. Этот взгляд было бы трудно описать. В нём не было ни раздражения, ни печали и вообще никакого выражения. Взгляд принадлежал человеку, внутренний огонь которого потух, а сердце опустело.

– Есть и другие маршруты, – тихо добавил Оскари. – И другие двери.

– Что ты имеешь в виду?

Оскари улыбнулся, ткнул Эрика пальцем и пропел:

Тык в под дых.

Умри хоть сейчас!

Я не приду на похороны!

Затем Оскари начал напевать марш рабочих. Он широко улыбался Эрику, обнажая свой почти беззубый рот, и запел громче, произнося первые строки:

– «Рабы труда, от ночи угнетения…»

В это же самое время стоящий поблизости охранник подскочил к Оскари и прижал винтовку