Мама не удержалась и рассказала мне обо всем — от того, как легко девочка может забеременеть, до того, как легко можно подхватить болезнь. В то время я был смущен и сбит с толку всей этой болтовней. Все стало понятно только в шестнадцать лет, когда девочки вдруг стали интересоваться мной.

Из всех плохих вещей, которые я мог сделать, мама предупредила меня, что беременность девушки не должна быть одной из них.

Когда мне исполнился двадцать один год и я официально стал совершеннолетним мужчиной, способным ходить в клубы и выпивать, мама провела со мной еще одну беседу. О том, как легко я могу попасть не в ту толпу, как жизнь иногда может быть подавляющей, и как, когда это случается, мы иногда изо всех сил пытаемся забыть о своих заботах, делая что-то глупое. Что-то незаконное.

— Ной, я хорошо тебя воспитала. Обещай мне, и я имею в виду двойное обещание, что я никогда не увижу твое лицо на фотороботе.

— Да ладно, — я отмахнулся от нее, — Я бы никогда так с тобой не поступил, мама. Я обещаю.

Вот я в двадцать восемь лет смотрю в камеру и держу в руках доску с моим именем. У моей мамы будет коронарный приступ. Ее единственный сын, ее плоть и кровь, сидит в тюремной камере, арестованный за непристойное поведение. Не то чтобы мы делали что-то ужасное, но, по словам полицейских, мы нарушили закон.

Пожилая пара на своей вечерней прогулке увидела нас и была обеспокоена нашим поведением, быстро позвонила в полицию и сообщила о нас.

Сидя в этой холодной, мрачной камере, пока полицейские заполняют бумаги, мы только еще больше удручаемся от всего этого сценария. Кейт не видит в этом ничего страшного и пытается заигрывать с одним из молодых полицейских, чтобы он помог нам выбраться отсюда. Это не удается, и она ругается на своем британском сленге — что-то о том, что он дрочила с маленьким Джоном Томасом. Я понятия не имею, что это значит, да и не интересно мне это сейчас.

— Моя мама меня убьет, — пробурчал я, положив голову на руки, чтобы отгородиться от окружающего мира.

— Твоя мама? — Кейт смеется, — Я не думала, что ты маменькин сынок. Черт возьми, как раз когда ты начал зарабатывать очки крутизны.

— Этот термин так переоценен.

— Это говорит «маменькин сынок», — замечает она, — Я больше беспокоюсь о Чарли.

Я провожу руками по волосам, расстроенная всей этой ситуацией.

— Тебе не нужно было ей звонить, — говорю я раздраженно.

— Кто еще соберется внести залог? Твоя мама?

— Подожди. Это шутка про маму?

Кейт перебирается через скамейку и садится рядом со мной. Ткнув пальцем в мою руку, просто чтобы позлить меня, она говорит: — Да ладно, это же вроде как весело, да?

Алкоголь все еще бурлит в ее безумном мозгу. Она должна быть грустной, страдать от разбитого сердца. Кейт, из того, что я испытал, совсем не такая, какой я ее себе представлял. Или она умеет маскировать свои эмоции странным британским юмором.

— Я за хорошее времяпрепровождение, но это не то, о чем я думал. Черт! Ты понимаешь, в какие неприятности мы вляпались? Я приехала в Лос-Анджелес, чтобы начать все с чистого листа, — напомнил я ей, — А не для того, чтобы меня поймали голым и отправили в чертову тюрьму.

Она молчит, держась в стороне. Возможно, я был немного резок. У Кейт есть более серьезные заботы, и она все еще должна переваривать все то, что не может быть беременной. Может быть, она не лишена эмоций, в конце концов. У меня определенно достаточно эмоций, чтобы хватило на нас обоих — опасность, разочарование, досада — вот лишь некоторые из них.

Но даже с моими эмоциями, я не могу игнорировать тишину, исходящую от человека рядом со мной.

— Ты в порядке? — спрашиваю я, наклоняя голову в сторону, чтобы проверить, как она себя чувствует.

Играя с подолом своей юбки, она рассеянно отвечает: — Да, почему бы и нет?

Я хватаю ее за руку, не для того, чтобы быть романтичным, а с искренним беспокойством: — Вся эта история с беременностью, Кейт.

— А, это, — отмахнулась она, — Совсем забыла об этом.

Положив руку ей на плечо, я притягиваю ее ближе. Не знаю, почему я чувствую желание защитить ее. Может быть, потому что она лучшая подруга Чарли. У меня никогда не было дружбы с женщинами. За этим всегда стоит какая-то цель. Еще больше запутывает то, что я знаю ее меньше двадцати четырех часов. И все же что-то в ней заставляет меня чувствовать, что я знаю ее всю жизнь.

— Ты не можешь быть в порядке, — говорю я ей, — Я не знаю твоей истории, но если тебе нужно рассказать все кому-то, я рядом. Они не выпустят нас в течение нескольких часов.

Она уткнулась головой в мое плечо, рассеянно глядя на кирпичную стену: — Я не рассказала Чарли всю историю. Поэтому, пожалуйста, ничего не говори, — тихо умоляет она.

— Я обещаю, что не скажу.

— Только Лекс знает.

— Лекс?

— Это он предупредил меня обо всей этой ситуации.

В этом есть смысл. Чарли из тех людей, которые лезут не в свое дело. Она страстная и борется за своих друзей и семью. Она всегда была такой. Поэтому я совсем не удивлен, что Кейт рассказала ей только половину истории.

— Парень. Он брат одного из моих лучших друзей. Мы вроде как случайно встретились, и он мне сразу понравился. Не знаю почему и чем.

— Подожди, а твой лучший друг знает?

Она покачала головой: — Эрик слишком поглощен собой, чтобы заметить изменения. К тому же он недавно расстался со своим парнем. В последнее время он занимается своими делами и занят работой, — она продолжает: — Так вот, этот парень, Доминик, он с первого дня предупредил меня, что у него нет отношений, даже сексуальных. Поэтому я сразу же пришла к выводу, что он гей. Оказалось, что он владеет секс-клубом и… ну… я просто оставлю все как есть.

— Ты не можешь просто оставить все как есть, — ругаю я ее, — Что за секс-клуб?

— Такой, от которого мне не по себе. Я понимаю, что пары исследуют свою сексуальность и желания, но я думала… неважно.

В этом есть смысл, я думаю. Опять же, для меня это незнакомая территория. Я был со многими женщинами, с несколькими одновременно. Я понимаю, как люди могут любить друг друга или