Астрит положила руку ему на плечо. Слабое утешение.

Эрагон склонил голову, и слезы хлынули по щекам. Все чары, какие он знал, все силы, какие собрал с тех пор, как стал Всадником, и все силы драконов в придачу, – ничто не помогло. Многое ему еще не подвластно.

Он мог одним словом поднять тяжеленные каменные глыбы, но не мог обратить вспять смерть. Этого не может никто.

* * *

Остаток дня прошел в сером тумане. Гномы забрали своих мертвых, чтобы обмыть их, одеть в лучшее платье, умаслить бороды – словом, подготовить к погребению в каменной могиле, как было принято у их народа.

Эрагон помог Блёдхгарму – тот прибыл в туннели позднее – и Астрит укрепить этот участок шахты, чтобы избежать дальнейших обрушений. Потом, усталый и убитый горем, поднялся в «орлиное гнездо» и рухнул рядом с Сапфирой. Уснул, но, проснувшись, отдыха не почувствовал.

Наступил вечер. Ему все так же было грустно, горько, все валилось из рук. Эльфы попытались утешить его высокопарными фразами, но их бесстрастные вразумления не помогли. Не вернули настроения и немногочисленные здесь люди – в том числе личный помощник Насуады по имени Марлет Оддсфорд. Они всю зиму работали плечом к плечу с гномами, и гибель Нала и Бримлинга огорчила их даже сильней, чем Эрагона.

И все же Эрагон не забыл о своих обязанностях. Он делал все, что нужно, ходил среди опечаленных гномов, говорил тихие слова утешения и сочувствия. И Хрутмунд, и Друмгар благодарили его, и он пообещал завтра прийти на похороны.

Ночь шла к рассвету. Эрагон присел отдохнуть у очага, вокруг которого собрались ургалы. Они были народ шумный, хвастливый, и, хоть и не любили гномов, все же их предводитель Скаргаз поднял кубок в память о Нале и Бримлинге, и ургалы ответили дружным ревом, которому позавидовала бы даже Сапфира.

Еще позже, когда остальные разошлись отдыхать, Эрагон остался с ургалами. Он пил рекк, который ургалы делают из перебродившего хвоща, а Сапфира дремала в уголке.

– Всадник! – прогудел Скаргаз, огромный кулл с покатыми плечами, который заплетал длинные волосы в косу над голой шеей. Даже среди зимы он не носил ничего, кроме грубого жилета. – Ты слишком печален.

Эрагон был не расположен к спорам.

– Ты не ошибаешься, – ответил он, отчетливо проговаривая слова.

Массивный кулл достал из своей столь же массивной чаши стебелек хвоща. Указал на другого ургала – широкого, толстопузого, с длинным красным шрамом, рассекавшим лицо наискосок.

– Ирск! Расскажи нашему Всаднику сказку, пусть успокоит свое нутро. Сказку из давних времен.

– На этом языке? – Ирск презрительно сморщился, оскалив клыки.

– Да, на этом языке, дражл! – взревел Скаргаз и швырнул в более мелкого товарища бочонок из-под рекка.

Бочонок отскочил от рогов Ирска. Он не увернулся, даже глазом не моргнул, лишь хмыкнул и опустился на каменный пол у очага.

– Тогда дай барабан.

По приказу Скаргаза один из ургалов сбегал в их жилище и принес небольшой кожаный барабан. Ирск поставил его между коленями и на миг замер, положив толстые пальцы на туго натянутую шкуру. Сказал:

– Мне придется сменить слова ургралгра на слова твоего рода, Всадник. Они будут звучать не так, как должно, хотя я добрых три зимы изучал ваш язык.

– У тебя наверняка отлично получится, – заверил его Эрагон. Он давно заметил, что Ирск разговаривает бойчее, чем его соплеменники. Возможно, потому, что его обучали как барда или поэта.

Эрагон подался вперед, ему не терпелось услышать, о чем поведает ургал. Сапфира, устроившаяся в уголке, приоткрыла глаз, показав ярко-голубую мерцающую полоску.

Скаргаз постучал дном кружки по ноге, расплескав рекк.

– Хватит медлить, Ирск! Рассказывай историю. Ту, о великом Кулкарасе.

Ирск снова что-то буркнул. Опустил голову, гулко стукнул по барабану всего один раз и заговорил.

Несмотря на всю резкость ургальских слов, Эрагон сразу понял, что в них скрыта правда. Он слушал, и размеренный сказ переносил его в другое место, в другое время, и события, о которых говорил Ирск, показались реальнее, чем окружающий мир.

День, когда появился дракон, стал днем смерти.

Он пришел с севера, тенью на ветру. Неслышный, пролетел по долине, застилая солнце бархатными крыльями. Там, где он приземлился, поле и лес вспыхнули пламенем, облака пепла задушили воду в ручьях, звери разбежались, и Рогатые тоже. Крики горя и ужаса рвали летний воздух.

Дракон звался Вермунд Лютый, и был он стар и жесток, расчетлив и хитер. Слухи о нем доходили с севера, но не было среди них ни намека на то, что он покинул свое лежбище в этих далеких холодных пределах.

И все-таки он пришел. Черный, как жженая кость, с гладким блеском на ладной чешуе и полной гортанью огня.

Малышка Илгра с подружками смотрела на дракона с берегов полноводного по весне озера, куда они часто ходили купаться, высоко в предгорьях у восточного склона долины. Оттуда она видела, как дракон разоряет их фермы огнем, и когтем, и взмахами зубчатого хвоста. Когда воины из племени скгаро встали против него с луками, копьями и топорами, дракон спалил их пламенем, растоптал тяжелыми лапами и тем положил конец честолюбивым помыслам. Даже самый острый клинок не мог пронзить его шкуру, а среди скгаро не было чародеев, способных помочь в бою. Поэтому дракон делал с ними, что хотел, а они могли только досаждать или дразнить его, а остановить не могли. Никто не мог.

Вермунд, червь зловредный, сжирал всех, кто оказывался на пути, и мужчин и женщин, и стариков и малышей. Никого не щадил. И скот со жрал – окружил беззащитных животных кольцом огня и пировал, пока челюсти не слиплись, а земля не пропиталась кровью.

Все это, и даже больше, видела Илгра. Ничем не могла помочь, поэтому осталась у озера, хотя ожидание было больнее любых ран. Те из ее друзей, кто не был так разумен, побежали к сородичам, и мало кто из их числа остался в живых.

Когда дракон приблизился к жилищу ее семьи, Илгра оскалила зубы и бессильно зарычала. Ближе он подошел, еще ближе, неспешно замахнулся чешуйчатым хвостом и разрушил ее жилище.

Из горла Илгры исторгся вопль, она рухнула на колени и ухватилась за кончики рогов.

Но горе немного смягчилось: она увидела, как из-под обломков выбралась мать, а с ней Ихана, младшая сестренка. Радость была недолгой: на них с высоты низринулась голова Вермунда с разинутой пастью.

Через поле к дому ринулся отец Илгры с копьем наперевес. Сердце Илгры наполнилось светом надежды. Отец был первым среди Избранных. Мало кто мог сравниться с ним в силе, и хоть он был мал рядом с огромным драконом, храбростью мог бы потягаться с богами. Четыре года назад с гор спустился голодный пещерный медведь, и отец вышел ему навстречу всего лишь с ножом в одной руке и дубиной в другой. И одолел медведя, свалил его ударом ножа в бок и дубины по голове.