– У тебя будет большое состояние и великолепный дом; ты ни в чем не будешь нуждаться. К будущему супругу ты придешь осиянная славой, как и подобает королеве. Тебя будут окружать богатство и роскошь. Никто не посмеет сказать, будто я обрек дочь на прозябание.

Значит, стороны уже обо всем договорились. Вот как далеко зашло дело. У Матильды застыла кровь в жилах. И столь важную новость ей сообщают игривым тоном.

– Куда я отправлюсь? – резко спросила она. – И за кого выйду замуж? Скажите же мне!

Отец расплылся в довольной улыбке, от которой Матильду сковал ледяной ужас.

– Ты выйдешь замуж за сына того, кто вот-вот станет величайшим королем в христианском мире.

Она смотрела на него и пыталась сообразить, кого отец имеет в виду.

– Фульк Анжуйский скоро женится на принцессе Мелисенде и сядет на трон Иерусалима. Когда он отъедет в свое новое королевство, графом Анжу станет его сын Жоффруа. Это прекрасный молодой человек, и он даст тебе крепких сыновей. А еще ваш брак укрепит наши границы и заставит французов умерить аппетиты.

Зелень и цветы слились перед Матильдой в мутное пятно.

– Жоффруа Анжуйский, – повторила она, не в силах поверить своим ушам. – Вы хотите, чтобы я вышла замуж за Жоффруа Анжуйского?

Дурнота подкатила к горлу.

Улыбка исчезла из отцовских глаз, остался только холодный блеск.

– Я ожидаю от тебя послушания. Прими мое решение с благодарностью.

Она сглотнула. Как он может требовать от нее такого?

– Но он же еще ребенок. – Ее губы презрительно скривились. – Вы хотите, чтобы моим мужем стал мальчишка, сын простого графа? Вы желаете обесчестить собственную дочь?

Его лицо потемнело.

– Следи за своими словами. Поддержка анжуйских графов жизненно важна для безопасности наших земель. Молодость Жоффруа Анжуйского нам только на руку. И очень скоро он станет мужчиной.

– Но сейчас-то он не мужчина. Он неопытный юнец. Сколько ему лет? Тринадцать?

– Ему почти четырнадцать. К моменту вашего обручения он достигнет совершеннолетия.

Матильда с усилием встала на ноги:

– Пожалейте меня. Не заставляйте делать это.

– Это твой долг, дочь моя. – Генрих тоже поднялся; она была высокого роста, и они смотрели друг другу прямо в глаза. – Ты сделаешь так, как я скажу. А иначе какая мне от тебя польза? Тогда тебя следовало оставить в Германии, в каком-нибудь монастыре. Для тебя нет лучшей партии, чем Жоффруа. Мальчишка сам по себе ничего не значит, за исключением того, что он сумеет наполнить твое чрево семенем, и тогда ты родишь мне наследников. Как только это произойдет, ты сможешь жить, как захочешь.

Матильда забыла о том, чтобы дышать. Она не могла думать ни о чем, кроме того, что ее выдают за ровесника того прыщавого юнца, что выносит из ее покоев ночные горшки. Ей казалось, что родной отец вымазал ее испражнениями.

– Я была императрицей, а вы хотите так унизить меня! – выпалила Матильда. – Не соглашусь! – Ее обуяла ярость – как всегда, когда она была напугана или оказывалась загнанной в угол. – Теперь понятно, почему вы боялись сказать о своих планах баронам!

– Мои ближайшие советники согласны со мной в том, что это хороший политический ход, – процедил Генрих сквозь стиснутые зубы.

– Но ближайшим советникам и полагается думать так же, как вы, и соглашаться со всем, что вы скажете, – протестовала дочь. – Если вам нужен всего лишь жеребец, неужели не нашлось мужчины получше, чем сосунок вроде Жоффруа Анжуйского? Глупо отсылать меня в Анжу и открывать дорогу другим, чтобы они добивались вашей короны, а я никогда не считала вас глупцом – до сегодняшнего дня.

– Клянусь Богом, я не спущу неповиновения, – задохнулся от гнева Генрих и потряс посохом перед лицом упрямицы. – Если ты не подчинишься, то твоя спина познакомится с моим посохом, ты слышишь? Повелеваю тебе сейчас же опуститься на колени и молить меня, своего отца и господина, о прощении. Такое поведение я не потерплю ни от своих подданных, ни от собственных детей, которые должны быть примером для других!

Слезы отчаяния щипали глаза, но Матильда отказывалась плакать и не сдавалась.

– Но скажите, какая польза будет государству от моего брака с анжуйским щенком?

Генрих с размаху ударил ее по лицу. Резкий звук пощечины напугал воробьев – они вспорхнули и разлетелись.

– Прочь! – прорычал король. – Убирайся долой с глаз моих. Завтра мы опять поговорим, и клянусь всем, что только есть святого, ты дашь мне иной ответ или жестоко поплатишься за упрямство!

Матильда развернулась, не сделав реверанса, и ушла с гордо поднятой головой. От удара ее щека онемела, во рту чувствовался вкус крови. Ее мысли пребывали в полном смятении. Маленькой девочкой ей очень не хотелось уезжать в Германию к незнакомому взрослому жениху, однако возражать она не могла – была слишком мала и бесправна. Теперь она взрослая – и столь же бесправная, как и в детстве. У женщин нет никакой власти, только те крохи, что бросят им мужчины.

Входя в собор, она ощущала себя каменной статуей, а не живым человеком. Как он мог? Как он мог! Неужели она должна стерпеть это?! Матильда распростерлась перед алтарем и попыталась собраться с мыслями, попыталась отнестись к желанию отца так, как положено послушной дочери. Но не было в ней покорности, а только отчаяние и гнев. Ей придется выйти замуж за мальчишку вдвое моложе ее. Любой, у кого есть хоть капля разума, увидел бы, что это нелепость. Отец сказал, что его приближенные поддержали это решение. То есть ее брат Роберт и Бриан Фицконт знают обо всем и не отговорили короля. Ее предали. Матильда думала о них лучше, но очевидно, и они тоже воспринимают ее только как женщину, которой следует указать на место. В ней видят лишь сосуд для выведения потомства. И этот… этот сопляк! Да у него голова, должно быть, кругом идет от власти и престижа, которые принесет ему брак с ней.

Матильда уставилась на трепетное пламя свечей, горящих вокруг алтаря. Ее мысли вновь обратились к покойному мужу. Ах, если бы он был жив…

Ее ценили бы и защищали. Император никогда бы не подверг ее унижению. Но она осталась одна и должна сама позаботиться о себе. Да только как? Ей не к кому обратиться за помощью, кроме Бога, но и Он, похоже, отвернулся от нее.

И если бы Господь был милостив и не отобрал бы у ее малыша жизнь, сейчас у нее была бы цель, было бы свое место в жизни. Она обладала бы властью при дворе покойного мужа-императора, а не превратилась бы в пешку в руках других людей.

Потом Матильда вернулась в замок, ушла в свои покои и велела прислуге приготовить ей постель. Она рано ляжет спать, а ужинать в зале с королем не будет, объяснила Матильда.

– Госпожа, вы нездоровы? – спросила Ули.

– Да, – отрезала Матильда. – У меня болит душа. Оставьте меня, все оставьте. Я позову, если мне что-то понадобится.