Им хватило смелости поставить вопрос мира во главу угла и разорвать те цепи, в которые государственная политика России была закована английским империализмом.

Но дальше по этому пути они не пошли. Наоборот, вскоре они пошли на попятную.

Решившись на сепаратный мир, они оказали очевидное давление в пользу всеобщего мира на все воюющие стороны, в особенности на силы Антанты. Этим можно было бы воспользоваться, чтобы вернуться к вопросу о созыве Международного социалистического конгресса. Но большевики ничего не хотели об этом слышать.

Еще важнее в интересах выгодного для России и демократии сепаратного мира было бы договориться о совместных действиях с социалистическими партиями Центральных держав, в особенности с немецкими социал-демократами.

По моей инициативе немецкие социал-демократы передали приветствие большевикам, когда они пришли к власти. В процессе моего общения с большевиками в Стокгольме у меня сложилась уверенность, что согласовать совместные действия вполне возможно. Но она быстро рассеялась. Лишь только Радек, участвовавший в наших переговорах, прибыл в Санкт-Петербург, как он тотчас изменил свои взгляды настолько, что даже не смог честно пересказать высказанные им самим мнения, а в своем отчете самым бессовестным образом исказил суть нашей беседы[111].

И Шейдеман, и я дали большевикам отчетливо понять, что революция в Германии невозможна, покуда длится война, и абсолютно немыслимо требовать от нас подвергнуть опасности Западный фронт. Мы бы никогда не пошли на это, потому что победа Антанты означала бы не только крах Германии, но и крах революции в России. Чтобы раскрепостить революционные силы пролетариата, необходим был мир. А чтобы достичь демократического мира, требовались прежде всего скоординированные действия социалистических партий стран – участниц переговоров.

Мы обратили внимание на агитацию, проводимую немецкими социал-демократами в пользу мира без аннексий и контрибуций, а также на то, что им удалось сплотить вокруг этой резолюции большинство рейхстага и что это большинство принудило правительство принять ее за основу в вопросе мирных переговоров.

Мы не делаем тайны из того, что в Германии, как и во всех других странах, в том числе и в России, существуют шовинистические настроения, для борьбы с которыми прежде всего важно добиться единства между социалистическими партиями враждующих стран.

Социалистические партии, конечно же, скорее бы нашли между собой общий язык, чем официальные дипломаты. Вряд ли можно сомневаться, что если бы параллельно с официальными мирными переговорами заседал конгресс представителей социалистов государств, участвовавших в переговорах, то работа этого конгресса могла оказать большое давление на общественное мнение в пользу заключения демократического мира.

Большевики, однако, предпочли вести мирные переговоры в одиночку с официальными дипломатами, обеспечив тем самым преимущество немецким реакционерам, больше всего боявшимся вмешательства социал-демократов в процесс мирных переговоров.

Большевики хотели, чтобы мы поддержали их революцией, а сами уклонились поддержать нас даже в парламентской борьбе за демократический мир. Результатом стало ослабление их собственных позиций.

Вместо того чтобы использовать в борьбе за демократический мир авторитет, структуру, парламентское представительство, прессу и другие мощные агитационные средства немецкой социал-демократии, большевики решили спровоцировать революцию в Германии, распространяя подстрекательские листовки на линии фронта[112]. Они были настолько одержимы этой мыслью, что отодвинули на второй план заключение мира. С этой позиции они вели мирные переговоры, достижение позитивных результатов было для них менее важной задачей, чем создание пропагандистского повода. Полученная ими информация о брожении в рабочих массах Германии и Австрии только подстегнула их намерение идти по этому пути.

Немецкие социал-демократы уже давно обращали внимание прессы и парламента на рост недовольства рабочих масс, на их нетерпеливое желание заключить мир как можно скорее. Но они понимали, что наряду с этим действуют и другие факторы. Важнейшим из них было положение на Западном фронте. Большевики считали, что подобные государственные декларации свойственны только социал-демократическим вождям, а на самом деле рабочие массы были охвачены теми же чаяниями. Рабочие были готовы выйти на демонстрации в надежде добиться улучшения продовольственного снабжения и форсирования мирных переговоров с Россией. Но им не пришло в голову на радость большевикам поставить на кон результаты, достигнутые за четыре года страшной бойни, ведущейся против всего мира.

Забастовочное движение отчетливо показало это. Оно поднялось по причине подорожания, дефицита продуктов питания, страшного физического и морального истощения и страданий, вызванных войной. Однако, со всей решимостью протестуя против затягивания мирных переговоров, рабочие массы Австрии и Германии были далеки от мысли рисковать путем военного поражения. Отмечу между делом, что основной причиной более массового распространения стачечного движения в Австрии по сравнению с Германией стало то, что в непосредственной близости от австрийских границ более не было опасных противников.

Большевики хотели победить германскую армию, не имея армии, и спровоцировать в Германии войну через голову социал-демократов: разумеется, ничего у них не вышло.

После провала их плана у них не хватило мужества самим себе признаться в поражении, и, вместо того чтобы срочно заключить мир, они опубликовали знаменитое заявление, которое навсегда останется в истории как уникальный документ политической глупости и моральной трусости: мир мы заключать не будем, но и продолжать военные операции тоже, что в переводе на военный язык означало: мы и рады бы вести войну, да не можем[113]. Германский генеральный штаб, разумеется, не преминул извлечь из этого необходимые выгоды. Россия потерпела сокрушительное поражение, и условия мирного договора были изменены.