– Почему чужие? Кто тебе на него чехол подарил? Я.Значит, могу трогать сколько угодно! – заявила Зозо.

– Вот и трогай твой чехол! – сказал Эдянедовольно.

Помахивая тесаком, он принялся ходить по комнате.Напоминание о звонках лишило Хаврона душевного равновесия. Зозо осторожномолчала. Опытным путем она давно установила, что Эде, чтобы оправиться отсерьезной обиды, надо примерно пять минут. От очень серьезной обиды – шестьминут и от смертельного оскорбления – минут девять. Однако сегодня Эдяустановил рекорд и остыл за четыре минуты.

– Хочешь, я познакомлю тебя со своим последним научнымоткрытием? – предложил он.

– Валяй, – сказала Зозо.

– Только не вздумай присвоить! Будущую Нобелевскуюпремию мы уже попилили с одним парнем, с которым я работал в пиццерии. Хорошийбыл парень, веселый. Ловил мух и запекал без крылышек. Когда они без крылышек,их в пицце от грибной начинки не отличишь, потому что лапки запекаются и ихособо не видно.

– Надеюсь, его уволили? – скривилась Зозо, имевшаяслабость к пиццериям.

– Сам ушел. В гимназию устроился учителем черчения. Этобыла его дипломная специальность. Короче, мы с ним пришли к выводу, что женщины– это бытовые приборы.

Зозо поморщилась.

– Кухарки, поварихи и домашняя мебель, что ли? Какбанально!

– Нет, другое. Душа бытового прибора, хорошосправившегося со своим назначением, вселяется в женщину. Это у них типа наградатакая за верную службу в прошлой жизни, – важно сказал Эдя.

Брови Зозо превратились в два вопросительных знака.

– Ну смотри… Есть дамочки с переменчивой душой флюгера.Есть зудящие, как миксер. Есть кипящие, как чайники, и пустые, как коробки отсахара. Есть женщины, которые трясутся от злости, как холодильники. Эти обожаютставить всех на место. Прямо хлебом не корми и компотом не отпаивай…Женщины-калькуляторы тоже есть. Их толпы. Работают в бухгалтериях.Сентиментальны, но деловиты, как муравьи. Любят печенье и ночную еду. Держат настоле фотографии родственников.

– А что в этом плохого? – возмутилась Зозо, самадержавшая на рабочем столе фотографию Мефа.

– Да ничего. Не принимай все на свой счет! Мы говорим обытовых приборах!.. Однажды мне попалась дамочка жадная, как пылесос, инастолько же помешанная на чистоте. На всякую соринку кидалась коршуном, авилки в кафе опрыскивала духами. Есть дамочки хлопотливые, как стиральнаямашина. У этих даже в животе так же булькает.

– Гад ты! – обиделась за весь женский род Зозо.

Эдя притворился, что хочет ударить ее по голове кулаком.

– Будешь так говорить, решу, что ты провокаторша. Изтех, что поощряют пьяненьких мужичков бить стекла в ресторане, а потом первыевызывают милицию… Ну дамочка-кофемолка тоже была. Эта все время дробила меня поФрейду, и все спрашивала, что является для меня более вдохновляющим символом:пепельница или сигарета.

– А ты?

– Я отвечал, что не курю… Дамочка-диктофон тоже как-топопалась, только не мне, а чертежнику. Вумная, аж жуть! Учебники по маркетингушпарила от названия издательства на обложке до адреса типографии на последнейстранице включительно. Но при этом она не знала, почему белые медведи не едятпингвинов.

– И почему?

– На разных полюсах живут потому что…

Эдя случайно взглянул на настенные часы, до которых недобрался пока его тесак, и засобирался.

– Ой, блин!.. Я ушел. Далеко и надолго, – сказалон.

– Куда?

– В пошлое и тухлое место, где никогда не светит солнцеи никто не вытряхивает вонючие пепельницы, – на работу, – сказалХаврон, с некоторым усилием побеждая задник легких летних туфель.

Обувной ложкой он пользовался в исключительных случаях: ну,например, когда нужно было замахнуться на сестру или сшибить со шкафакакой-нибудь высоко находящийся предмет.

– Если встретишь того гада, у которого воет под окнамимашина, сбрось его в шахту лифта, – напутствовала брата сестра.

– Зачем? – удивился Эдя. – Есть способ лучше:берешь газетку. Аккуратно подстилаешь на капот и кладешь на газету кирпич.Только помни: газета обязательна. В противном случае могут остаться царапины, аэто для первого предупреждения не комильфо. Кирпич без газеты – это уже третьепредупреждение, если не срабатывают деликатно (то есть без проколов!) спущенныешины.

– Вот и положи свою газету сам! – предложила Зозо.

Хаврон оскорбился.

– Работа в кабаке – профессия ночная. Когда я утромприхожу, этого экземпляра с машиной уже нет. Когда ухожу вечером – его еще нет.Так что кирпич класть тебе. Только сперва узнай, женат ли он. Всегда, знаешьли, приятнее стать спутницей жизни и отравить ему существование в болееглобальном масштабе.

Заметив, что сестра задумалась, Хаврон ухмыльнулся. До чегоже предсказуемы женщины! И даже то, что Зозо – его сестра и, следовательно,урожденная хавронша, увы, не делает ее исключением из общего правила.

Изгнав из головы все посторонние мысли, Хаврон учесал наодну из своих многочисленных и часто параллельных работ – в ресторан эфиопскойкухни. В этом ресторане он старательно изображал эфиопа две смены в неделю.

Настоящие эфиопы на работе долго не задерживались. Онисчитали ниже своего достоинства запоминать названия того, что выдавалось якобыза их кухню. Чего стоила одна только «говядина тра-та-ла-ла по-каннибальски» –плод совместной, подогретой градусами спирта фантазии шеф-повара и опять же ЭдиХаврона.

Эде же было не привыкать. Кроме главного эфиопа, были в егокарьере и такие вершины, как швейцар-мандарин в китайском ресторане иофициант-самурай в японском. Официантом-самураем работать было сложнее, чемкитайцем. Обширная талия Хаврона неохотно подчинялась тугим поясам кимоно, амеч, который нужно было все время таскать за поясом, при попытке повернутьсяопрокидывал со столов тарелки и бутылки, пачкая посетителям брюки.

* * *

Когда Даф пыталась приучить Депресняка к ошейнику, коткатался по полу, орал дурным голосом и пытался сорвать его задними лапами.Ошейник не отпускал, но и Депресняк не сдавался. Он не ел неделями, хрипел ираза три едва не задавился, просунув лапы под ошейник дальше, чем это былобезопасно. Это была смертельная битва двух сущностей, которые ненавидели другдруга.