Русские и французские услужливые руки,мгновенно подхватив крест, прицепили его к мундиру. Лазарев мрачно взглянул намаленького человечка, с белыми руками, который что-то сделал над ним, ипродолжая неподвижно держать на караул, опять прямо стал глядеть в глазаАлександру, как будто он спрашивал Александра: всё ли еще ему стоять, или неприкажут ли ему пройтись теперь, или может быть еще что-нибудь сделать? Но емуничего не приказывали, и он довольно долго оставался в этом неподвижномсостоянии.

Государи сели верхами и уехали. Преображенцы,расстроивая ряды, перемешались с французскими гвардейцами и сели за столы,приготовленные для них.

Лазарев сидел на почетном месте; его обнимали,поздравляли и жали ему руки русские и французские офицеры. Толпы офицеров инарода подходили, чтобы только посмотреть на Лазарева. Гул говорарусского-французского и хохота стоял на площади вокруг столов. Два офицера с раскрасневшимисялицами, веселые и счастливые прошли мимо Ростова.

— Каково, брат, угощенье? Всё на серебре, —сказал один. — Лазарева видел?

— Видел.

— Завтра, говорят, преображенцы их угащиватьбудут.

— Нет, Лазареву-то какое счастье! 10 франковпожизненного пенсиона.

— Вот так шапка, ребята! — кричалпреображенец, надевая мохнатую шапку француза.

— Чудо как хорошо, прелесть!

— Ты слышал отзыв? — сказал гвардейский офицердругому. Третьего дня было Napoleon, France, bravoure; [Наполеон, Франция,храбрость;] вчера Alexandre, Russie, grandeur; [Александр, Россия, величие;]один день наш государь дает отзыв, а другой день Наполеон. Завтра государьпошлет Георгия самому храброму из французских гвардейцев. Нельзя же! Долженответить тем же.

Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришелпосмотреть на банкет преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова,который стоял у угла дома.

— Ростов! здравствуй; мы и не видались, —сказал он ему, и не мог удержаться, чтобы не спросить у него, что с нимсделалось: так странно-мрачно и расстроено было лицо Ростова.

— Ничего, ничего, — отвечал Ростов.

— Ты зайдешь?

— Да, зайду.

Ростов долго стоял у угла, издалека глядя напирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не могдовести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминалсяДенисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь сэтими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живоказалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что оноглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То емувспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который былтеперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего жеоторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев иДенисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях,что пугался их.

Запах еды преображенцев и голод вызвали его изэтого состояния: надо было поесть что-нибудь, прежде чем уехать. Он пошел кгостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу,офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добилсяобеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговорестественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии,были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще быподержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов ужне было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылкивина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его.Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на словаодного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать сгорячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.

— И как вы можете судить, что было бы лучше! —закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. — Как вы можете судить опоступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ницели, ни поступков государя!

— Да я ни слова не говорил о государе, —оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себеего вспыльчивости.

Но Ростов не слушал.

— Мы не чиновники дипломатические, а мысолдаты и больше ничего, — продолжал он. — Умирать велят нам — так умирать. Аколи наказывают, так значит — виноват; не нам судить. Угодно государю императорупризнать Бонапарте императором и заключить с ним союз — значит так надо. А то,коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого неостанется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, — ударяя по столукричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьмапоследовательно по ходу своих мыслей.

— Наше дело исполнять свой долг, рубиться и недумать, вот и всё, — заключил он.

— И пить, — сказал один из офицеров, нежелавший ссориться.

— Да, и пить, — подхватил Николай. — Эй ты!Еще бутылку! — крикнул он.

В 1808 году император Александр ездил в Эрфуртдля нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществемного говорили о величии этого торжественного свидания.

В 1809 году близость двух властелинов мира,как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявилв этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействиясвоему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийскогоимператора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака междуНаполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешнихполитических соображений, в это время внимание русского общества с особеннойживостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы вэто время во всех частях государственного управления.

Жизнь между тем, настоящая жизнь людей ссвоими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своимиинтересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей,шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с НаполеономБонапарте, и вне всех возможных преобразований.