хорошо на душе. Галя готова была танцевать хоть до утра, и ей казалось, что Илья все время играет только для нее и только ее любимые вальсы.

Жихарев снова заговорил:

— Какие у вас планы на будущее?

— А никаких! — беспечно ответила Галя.

— Как? Почему? Мне сказали, что вы в прошлом году окончили десятилетку. Неужели останетесь в этой благословенной глуши? Лягушки квакают, коровы мычат, собаки лают. Примитив! Первобытная жизнь, никакой культуры! Разве вы для того рождены, чтобы закиснуть здесь? Вы обязательно должны жить в городе. Там — настоящая культура, интеллигентные люди, красота! Ведь вы уже не колхозница, вы интеллигентка, у вас среднее образование! Наконец, замечательный голос. Зачем тут прозябать? — патетически произнес Жихарев.

— Ну какой там голос! — вдруг возразила Галя.

Советы покинуть деревню, в особенности же охаивание всего окружающего, были неприятны, они на какое-то время даже испортили ей настроение.

— Слышал сам! Я ведь и сегодня сюда специально пришел, чтобы еще послушать вас. Вам говорил Алеша?

— Говорил.

— Значит, споете?

— Спою… но… не одна. Мы — хором, — как-то неохотно и грустновато ответила Галя.

Когда кончился танец, Жихарев, отпуская ее, просительно сказал:

— Следующий — тоже за мной! — и наклонил непокрытую голову, отчего волосы его упали на лоб. Поправляя их, с улыбкой добавил: — Я не все еще сказал вам!

Галя вдруг сообразила, что Жихарев начинает ухаживать за ней.

«И этот хочет что-то сказать! Вот вечерок выдался!» И ей вдруг захотелось подшутить над своим городским ухажером.

— Хорошо! — сказала она таким тоном, что Жихарев имел право подумать: согласие на танец она дает с удовольствием. — Только мы сначала споем… специально для вас! — уже с нескрываемым кокетством добавила Галя и направилась к девушкам, стоявшим в сторонке.

— Ну как? — спросил Ершов, незаметно подойдя к Жихареву, мечтательно следившему за Галей и прислушивавшемуся к ее звонкому щебетанию с девушками.

— Чудесная, замечательная! — восторженно заявил Жихарев. — Готов танцевать с ней хоть трое суток подряд.

Широкое полное лицо его, казавшееся при лунном свете голубоватым, расплылось в довольной улыбке.

— Надеюсь, с перерывом на завтрак и обед, — шутливо заметил Ершов. — Не говорила она, когда же споет?

— Обещала сейчас… Хочет хором. Вон с девушками договаривается.

— Послушаем, да и домой, — деловито сказал Ершов. — День завтра рабочий.

— А я хотел еще потанцевать.

— Смотри не влюбись! А то тебе может не поздоровиться. За Галей ведь сам баянист ухаживает. Не заставил бы он тебя гопака отбивать. Он малый сильный, горячий.

— Как это гопака? — не понял Жихарев.

— А так! Проводишь ее, а на обратном пути тебя и встретят: накроют мешком и начнут всыпать. Век помнить будешь! Не любят ребята, когда чужие за нашими девчатами волочатся.

— Неужели правда? Какая дикость!

— Старина-матушка! — согласился Ершов, притворно вздохнув.

Эта была неправда, но ему хотелось напугать Жихарева, чтобы тот не задерживался на улице. Да и не нравилось, что Жихарев так назойливо увивается за Галей.

Минут пять спустя Галя вышла на середину круга и громко объявила:

— Девочки! Отдохнем от танцев, давайте споем!

Тотчас ее обступили девушки и парни. Крутояров, не дожидаясь особой просьбы, стал наигрывать частушечный мотив. Галя остановила его:

— Погоди, Илюша. Мы старинную.

И сильным, немного дрожащим, каким-то особенно волнующим голосом затянула:

Как на этой на долинке,

На широкой луговинке!..

Девушки вполголоса, поначалу робко и нерешительно, потом все громче, сильней поддержали ее. Крутояров быстро нашел мотив, подладился к песне. Жихарев с любопытством слушал. Ведь это для него пели! Он был чувствителен и даже сентиментален. Вслушиваясь и больше всего следя за голосом Гали, он ощущал потепление в груди. Да! Исключительный голос! Ираклий Кириллович будет в восторге. Это же находка для него и хора!

Но не только голос Гали растрогал его, а и простые, задушевные слова, грустный мотив. Впервые в жизни он слышал песню с такими емкими, берущими за душу словами. Кто и когда ее сочинил? Народ? Но как это понимать? Не могло же быть, что собрались люди, взяли да и сложили песню, сразу подобрав и слова и мотив. Наверно, сначала кто-нибудь один сочинил, но имя его осталось неизвестным, потонуло, как в море капля! «Имя неизвестно, а песня живет! Но я хотел бы, чтобы и стих мой жил и имя сохранилось для потомков!»

Он потихоньку сказал об этом Ершову.

— А что из того, будут ли о тебе знать через сто, двести лет, — возразил Ершов. — Важно, чтобы стих жил.

— То есть как это что? — горячо возразил Жихарев. — «Слух обо мне пройдет по всей Руси великой…» Значит, ему приятно было думать, что имя его не сотрется в веках. А Владимир Владимирович? «Уважаемые товарищи потомки!» Тоже к потомкам обращался.

Ершову не хотелось затевать спор, да он и сам не знал, законно или незаконно желание сохранить свое имя для потомков, и потому миролюбиво сказал:

— Дома поговорим. Давай послушаем.

Жихарев молча кивнул.

После грустной до слез песни о девушке и потонувшем венке запели «Ревела буря, дождь шумел».

Вокруг девчат сгрудились любители пения, которыми Даниловка славилась издавна. Среди них были не только парни и девушки, но и солидного возраста люди, как Лаврен Евстратович Плугов, вот уже несколько лет руководивший клубным хором, Демьян Фомич Тугоухов, обожавший протяжные песни, Глеб Иванович Бубнов — любитель всяческого шума, веселья. Они так и не уходили отсюда со времени стариковских посиделок.

Не слышно стало ни соловьев, ни собачьего лая, ни лягушечьего концерта — все заглушил мощный хор. Два голоса вели его: бас Плугова, гудевший как колокол, и звучный, красивый альт Гали.

Жихарев и сам потихоньку стал подтягивать, дивясь, что в «благословенной глуши», оказывается, умеют так складно и дружно петь. И Ершов вторил сочным, но уступающим в силе голосу Плугова молодым басом.

После пения началась пляска под частушки. Жихарев пляску недолюбливал и стоял в роли зрителя.

Многие из частушек были сочинены Ершовым, сам автор не всегда угадывал их, они оказывались изрядно подправленными и дополненными. И трудно было понять, лучше или хуже они стали от этого. Все же было приятно, что сотворенное им живет на улице, поется. Песню бы написать, вроде «Как на этой на долинке», чтоб сотни лет звучала она в устах народа. Да нет, разве такую сочинишь! «Сказать Жихареву, что его, Ершова, частушки распевают девушки? Нетактично, нескромно!» Он взял Жихарева под руку:

— Пошли домой, спать пора!

Жихарев собирался провожать Галю, но после предупреждения Ершова передумал: не к лицу работнику газеты нарываться на скандал с деревенским парнем из-за девушки. И он, не сопротивляясь, пошел