не спать. Такое бесшабашное поведение вредно твоему юному организму и… колхозному хозяйству. Утром, перед отъездом, зайдешь за Васей — и с ней повидаешься. Понимаю: дневные свидания не так интересны… зато вполне безопасны: тут уж целоваться не придется!

Теряя самообладание, Илья закричал:

— Открой, Федор, иначе плохо тебе будет!

Он чувствовал себя совершенно бессильным. Ругал приятеля самыми последними словами. Угрожал. Просил. Ничего не помогало. Тогда Илья замолчал. Что бы такое предпринять? Протер стекло в маленьком окошке, посмотрел. Огоньков стоял у двери.

— Значит, не откроешь? — спокойно, как бы примирившись со своей участью, спросил Илья.

Протяжно вздохнув, Огоньков ответил:

— Значит, не открою!

— Ну и черт с тобой! Но имей в виду, Федька, сегодняшней твоей подлости вовек не прощу!

— Ладно! — с покорностью в голосе сказал Огоньков. — Когда-нибудь сквитаемся. А теперь тебе лучше лечь. Выходной день нам с тобой дали не для того, чтобы за девками охотиться. Погулял — и хватит.

И затих. Минута, другая — ни звука.

Илья позвал:

— Федор! Слышь! Открой! Надо же мне выйти!

Молчание.

Илья крепко выругался.

— Ушел, мерзавец!

С горя закурил. Все в нем кипело. Будь сила — разнес бы в щепки этот амбарчик. И надо же так глупо попасться в ловушку!

— Это так-то у тебя нету папирос! — с издевкой в голосе неожиданно заговорил Огоньков, почуяв аромат табака. — За такую жадность тебя неделю голодом проморить взаперти!

— В амбаре были припрятаны… я забыл об них, — оправдывался Илья. — Открой! Все папиросы отдам вместе с портсигаром.

— Не нужно мне все. Одну дай.

— Не откроешь — ни одной не дам.

— А если открою? Не врешь, что все отдашь? И драться не будешь?

— Честное комсомольское, все отдам и драться не буду! — пообещал Илья.

«Теперь можно… Галя уже спит наверняка! Не станет же она ждать его до солнышка!» — подумал Огоньков и лязгнул задвижкой.

Илья вышел из амбарчика. Было почти совсем светло, вот-вот коров погонят на пастбище. Свидание сорвано! Протянул портсигар Огонькову, с душевной болью и горькой укоризной сказал:

— И зачем ты это сделал? Ведь все равно она с тобой гулять не станет.

Огоньков пробовал по зиме ухаживать за Галей, но без успеха.

— А я и не собираюсь с ней гулять! — Он взял одну папироску и возвратил портсигар.

— Возьми его себе… За храбрость и верную службу Андрею Травушкину! — мрачно пробурчал Илья и пошел прочь вдоль улицы.

— При чем тут Андрей?

Илья не ответил.

…Рано утром, когда Крутояров зашел за Васей, в сенцах ему встретилась Галя. Он обрадовался.

— Галя! Ты прости меня! Понимаешь, так получилось.

Галя молча прошла мимо, даже не взглянув на него. Он кинулся было за ней, но из избы вышли Вася и Огоньков.

— Пришел! — насмешливо произнес бригадир. — А я думал — опоздаешь! Ну, поехали соседям помогать. Ты давно об этом мечтал.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Пожить в Даниловке подольше, как собирался, Жихареву не удалось. На его телеграмму: «Задерживаюсь изучения материала передовиках сева» — в тот же день последовал ответ: «Возвращайтесь немедленно».

Тогда он отхлопотал у Половнева и Свиридова трехдневный отпуск Ершову, и они поехали вдвоем.

— Возведу тебя на областной Парнас, познакомлю с писателями, поэтами, редакторами. И ты увидишь тот цех задорный, «о коем не сужу, затем что сам к нему принадлежу». Твои тетрадки дают тебе право стать если не мастером, то подмастерьем этого цеха. Наверняка опубликуем несколько стихов в газете, а там, может, и книжечку организуем. Я — поэт из рабочих, ты — из крестьян. У нас с тобой должен быть союз, как у представителей двух дружественных классов.

Ершов верил и не верил обнадеживающим словам своего нового друга. Однако поехал охотно, и во вторник в семь вечера они с Жихаревым были уже на привокзальной площади областного города.

Вдруг Жихарев приложил палец к своему широкому красному лбу и, загадочно улыбаясь, негромко сказал:

— Эврика, Алеша! Как ты думаешь: имеет смысл нам спешить?

Ершов пожал плечами.

— Никакого! — продолжал Жихарев. — Трудовой день кончился, в Союзе писателей и в газете — «пустота, летите, в звезды врезываясь!». А у меня, между прочим, сохранились кое-какие остатки от командировочных. Давай реализуем их, иначе моя милая женушка и мой глубоко неуважаемый тестюшка загребут эти денежки на свой текущий счет. Поворачивай оглобли назад! — шутливо заключил Жихарев. — У меня принцип: мошна пуста — душа чиста!

В ресторане вокзала они заняли свободный столик в дальнем углу. К ним тотчас же подошла круглолицая курносенькая брюнетка в белом переднике и белом берете.

— Здравствуйте, Жора! — певуче проговорила она приятным грудным голосом. — Как съездили?

— Замечательно съездил, Варюша! Хотим освежиться, полевую пыль промыть. Давай нам все по второму разряду.

Когда девушка ушла, Жихарев озабоченно, словно речь шла о чем-то важном, негромко спросил:

— Коньяк потребляешь?

— Не приходилось. Он много крепче водки?

— Малость покрепче. Но ты выдюжишь! — И Жихарев похлопал друга по плечу, как хлопает новичка более опытный в каком-либо деле.

Варя принесла на подносе две тарелки с бутербродами с красной икрой, две рюмки, небольшой графин с янтарной жидкостью, ножи, вилки.

Жихарев положил свои мягкие крупные пальцы на обнаженную до локтя руку девушки и, умильно глядя на нее по-собачьи преданными большими глазами, доверительно сообщил:

— Мы сегодня решили немного гульнуть, Варюша. Так что ты не того… не сердись. А это мой друг Алеша Ершов, — он качнул волосатой головой в сторону Ершова.

Девушка приветливо улыбнулась. Ершов начал медленно краснеть. Жихарев продолжал:

— Настоящий поэт из народа! Наследник Никитина, Кольцова, Некрасова! Прошу любить и жаловать. У него замечательно нежная, лирическая душа. Я покажу тебе его стихи, и ты сама убедишься. Он приехал к нам в редакцию по специальному вызову. Ну и вот, понимаешь, по этому поводу мы и того…

Варя понимающе кивнула, слушая его, потом осторожно высвободила свою руку из пальцев Жихарева и торопливо удалилась.

Ершов мрачно и недовольно проворчал:

— Зачем этак-то? Поэт из народа… Наследник какой-то… Лирическая душа… По специальному вызову… Зачем надо мной потешаться!

Жихарев удивленно посмотрел на него:

— Потешаться? Да ты что, Алеша? Я же искренне, серьезно! Я так думаю и не могу думать иначе после прочтения твоих тетрадок. А что касается Вари — не беспокойся. Она девочка славная, заочница третьего курса литфака… Так что в стихах разбирается…

— Все равно, так не надо, и я прошу тебя…

— Ну хорошо-хорошо… больше не буду, — пообещал Жихарев.

Не прошло и полчаса, графин поэты осушили. Варя, очевидно следившая за ними издали, незамедлительно подала второй, принесла две порции жареной индейки. Все это она делала по личному соображению, вероятно