Ростов жил, попрежнему, с Денисовым, идружеская связь их, со времени их отпуска, стала еще теснее. Денисов никогда неговорил про домашних Ростова, но по нежной дружбе, которую командир оказывалсвоему офицеру, Ростов чувствовал, что несчастная любовь старого гусара кНаташе участвовала в этом усилении дружбы. Денисов видимо старался как можнореже подвергать Ростова опасностям, берег его и после дела особенно-радостновстречал его целым и невредимым. На одной из своих командировок Ростов нашел взаброшенной разоренной деревне, куда он приехал за провиантом, семействостарика-поляка и его дочери, с грудным ребенком. Они были раздеты, голодны, ине могли уйти, и не имели средств выехать. Ростов привез их в свою стоянку,поместил в своей квартире, и несколько недель, пока старик оправлялся, содержалих. Товарищ Ростова, разговорившись о женщинах, стал смеяться Ростову, говоря,что он всех хитрее, и что ему бы не грех познакомить товарищей с спасенной имхорошенькой полькой. Ростов принял шутку за оскорбление и, вспыхнув, наговорилофицеру таких неприятных вещей, что Денисов с трудом мог удержать обоих отдуэли. Когда офицер ушел и Денисов, сам не знавший отношений Ростова к польке,стал упрекать его за вспыльчивость, Ростов сказал ему:

— Как же ты хочешь… Она мне, как сестра, и яне могу тебе описать, как это обидно мне было… потому что… ну, оттого…

Денисов ударил его по плечу, и быстро сталходить по комнате, не глядя на Ростова, что он делывал в минуты душевноговолнения.

— Экая дуг`ацкая ваша пог`ода Г`остовская, —проговорил он, и Ростов заметил слезы на глазах Денисова.

В апреле месяце войска оживились известием оприезде государя к армии. Ростову не удалось попасть на смотр который делалгосударь в Бартенштейне: павлоградцы стояли на аванпостах, далеко впередиБартенштейна.

Они стояли биваками. Денисов с Ростовым жили ввырытой для них солдатами землянке, покрытой сучьями и дерном. Землянка былаустроена следующим, вошедшим тогда в моду, способом: прорывалась канава вполтора аршина ширины, два — глубины и три с половиной длины. С одного концаканавы делались ступеньки, и это был сход, крыльцо; сама канава была комната, вкоторой у счастливых, как у эскадронного командира, в дальней, противуположнойступеням стороне, лежала на кольях, доска — это был стол. С обеих сторон вдольканавы была снята на аршин земля, и это были две кровати и диваны. Крышаустраивалась так, что в середине можно было стоять, а на кровати даже можнобыло сидеть, ежели подвинуться ближе к столу. У Денисова, жившего роскошно,потому что солдаты его эскадрона любили его, была еще доска в фронтоне крыши, ив этой доске было разбитое, но склеенное стекло. Когда было очень холодно, то кступеням (в приемную, как называл Денисов эту часть балагана), приносили нажелезном загнутом листе жар из солдатских костров, и делалось так тепло, чтоофицеры, которых много всегда бывало у Денисова и Ростова, сидели в однихрубашках.

В апреле месяце Ростов был дежурным. В 8-мчасу утра, вернувшись домой, после бессонной ночи, он велел принести жару,переменил измокшее от дождя белье, помолился Богу, напился чаю, согрелся, убралв порядок вещи в своем уголке и на столе, и с обветрившимся, горевшим лицом, водной рубашке, лег на спину, заложив руки под голову. Он приятно размышлял отом, что на днях должен выйти ему следующий чин за последнюю рекогносцировку, иожидал куда-то вышедшего Денисова. Ростову хотелось поговорить с ним.

За шалашом послышался перекатывающийся крикДенисова, очевидно разгорячившегося. Ростов подвинулся к окну посмотреть, с кемон имел дело, и увидал вахмистра Топчеенко.

— Я тебе пг`иказывал не пускать их жг`ать этотког`ень, машкин какой-то! — кричал Денисов. — Ведь я сам видел, Лазаг`чук споля тащил.

— Я приказывал, ваше высокоблагородие, неслушают, — отвечал вахмистр.

Ростов опять лег на свою кровать и судовольствием подумал: «пускай его теперь возится, хлопочет, я свое делоотделал и лежу — отлично!» Из-за стенки он слышал, что, кроме вахмистра, ещеговорил Лаврушка, этот бойкий плутоватый лакей Денисова. Лаврушка что-торассказывал о каких-то подводах, сухарях и быках, которых он видел, ездивши запровизией.

За балаганом послышался опять удаляющийся крикДенисова и слова: «Седлай! Второй взвод!»

«Куда это собрались?» подумал Ростов.

Через пять минут Денисов вошел в балаган, влезс грязными ногами на кровать, сердито выкурил трубку, раскидал все свои вещи,надел нагайку и саблю и стал выходить из землянки. На вопрос Ростова, куда? онсердито и неопределенно отвечал, что есть дело.

— Суди меня там Бог и великий государь! —сказал Денисов, выходя; и Ростов услыхал, как за балаганом зашлепали по грязиноги нескольких лошадей. Ростов не позаботился даже узнать, куда поехалДенисов. Угревшись в своем угле, он заснул и перед вечером только вышел избалагана. Денисов еще не возвращался. Вечер разгулялся; около соседней землянкидва офицера с юнкером играли в свайку, с смехом засаживая редьки в рыхлуюгрязную землю. Ростов присоединился к ним. В середине игры офицеры увидалиподъезжавшие к ним повозки: человек 15 гусар на худых лошадях следовали заними. Повозки, конвоируемые гусарами, подъехали к коновязям, и толпа гусарокружила их.

— Ну вот Денисов всё тужил, — сказал Ростов, —вот и провиант прибыл.

— И то! — сказали офицеры. — То-то радешенькисолдаты! — Немного позади гусар ехал Денисов, сопутствуемый двумя пехотнымиофицерами, с которыми он о чем-то разговаривал. Ростов пошел к нему навстречу.

— Я вас предупреждаю, ротмистр, — говорил одиниз офицеров, худой, маленький ростом и видимо озлобленный.

— Ведь сказал, что не отдам, — отвечалДенисов.

— Вы будете отвечать, ротмистр, это буйство, —у своих транспорты отбивать! Наши два дня не ели.

— А мои две недели не ели, — отвечал Денисов.

— Это разбой, ответите, милостивый государь! —возвышая голос, повторил пехотный офицер.

— Да вы что ко мне пристали? А? — крикнулДенисов, вдруг разгорячась, — отвечать буду я, а не вы, а вы тут не жужжите,пока целы. Марш! — крикнул он на офицеров.

— Хорошо же! — не робея и не отъезжая, кричалмаленький офицер, — разбойничать, так я вам…

— К чог`ту марш скорым шагом, пока цел. — ИДенисов повернул лошадь к офицеру.

— Хорошо, хорошо, — проговорил офицер сугрозой, и, повернув лошадь, поехал прочь рысью, трясясь на седле.