Царь, отреагировавший на покушение на своего премьер-министра без видимого волнения, не мог отмахнуться от подозрений против Курлова и 14 октября 1911 г. повелел немедленно отстранить его от должности[1501]. Вместе с тем он под надуманным предлогом приказал прекратить работу следственных комиссий. Этим распоряжением он не только нанес «тяжелый удар»[1502] надеждам российской общественности, ожидавшей от исхода расследования подтверждения принципов правового государства, и в особенности усилиям сенатора Трусевича, но и, вероятно, подписал приговор своей империи: избавление «русского Фуше»[1503] от наказания позволило разгуливать на свободе одной из самых темных фигур конституционной России, которая осенью и зимой 1916–1917 гг. ускорила распад ее государственной власти, не оставив однозначных следов в документах.

Павел Григорьевич Курлов (1860–1923)[1504], дворянин, помещик Курской губернии, выпускник Александровской военно-юридической академии с репутацией воинствующего ультрамонархиста, прославился на постах курского вице-губернатора (с 1903 г.) и минского губернатора (1905) чрезвычайно суровыми мерами против либералов и забастовщиков. Он в то время изображал себя жертвой террористов — агент охранки из правых радикалов и провокатор в эсеровской среде Зинаида Федоровна Жученко, урожденная Гернгросс (агентурная кличка Михеев), устроила на него фиктивное покушение с обезвреженной бомбой, дабы оправдать его жестокость при подавлении революционных волнений[1505]. Будучи минским губернатором, Курлов в 1905 г. требовал от руководителей подчиненных ему ведомств абсолютной беспощадности к бастующим и демонстрантам. Так как население губернской столицы по большей части (до 53 %) имело еврейское происхождение и евреи лидировали как в местной рабочей организации (Бунде), так и в либеральном движении, мероприятия Курлова автоматически приобрели антиеврейский характер.

«Октябрьские беспорядки 1905 г.»[1506] в Минске начались, когда губернатор отказался обнародовать Октябрьский манифест царя и провести его реформы в жизнь. Курлов под разными предлогами скрывал манифест, считая его ошибкой[1507], и дал указание устроить показательную расправу с применением армии, чтобы «раз и навсегда» ликвидировать возможное сопротивление. Она состоялась 18 октября, когда восторженная мирная толпа вышла на улицы губернской столицы, приветствуя Октябрьский манифест и ожидая освобождения заключенных. Курлов велел окружить толпу на привокзальной площади двумя ротами пехотного полка и расстрелять. Семьдесят человек были убиты, несколько сотен ранены.

Кровавая баня в Минске повлекла за собой неудавшуюся попытку двух молодых людей отомстить губернатору (14 января 1906 г.), которой тот немедленно воспользовался в целях дальнейшей карьеры. Уволенный со службы по настоянию графа Витте[1508] и оказавшийся под следствием из-за недопустимых действий при разгоне демонстрантов Курлов обратился к великой княгине Елизавете Федоровне, вдове убитого 4 февраля 1905 г. (в ходе террора, финансировавшегося японцами) московского генерал-губернатора, великого князя Сергея Александровича, которая направила просителя к своей сестре, царице. Заручившись ее рекомендацией, он поговорил с царем и упросил похлопотать за себя Распутина. В итоге через несколько месяцев Сенат, где тогда преобладали правые, прекратил расследование по делу Курлова, не вернув его, однако, на пост минского губернатора.

Будучи сильно дискредитирован в глазах петербургского общества отношением Витте и увольнением, Курлов летом 1906 г. решил переждать за границей, пока все не уляжется[1509]. Судя по его воспоминаниям, «в Париже» он узнал о покушении на Столыпина. Он назвал его «террористическим актом, направленным против главы правительства», а не против Столыпина лично[1510], вторя, таким образом, большевистским оправданиям теракта. Весьма вероятно, что закоренелый реакционер и монархист, осуждавший Октябрьский манифест и пытавшийся искоренить влияние либеральной весны на российскую провинцию провокациями и кровавым террором, провел больше времени в Германии, чем в Париже. О его передвижениях и контактах ничего неизвестно, но его заграничный вояж состоялся в известный период усиленного рекрутирования русских агентов секцией IIIb германского Большого генштаба, которая в момент первого покушения на Столыпина, возможно, взяла в работу и Мордехая Богрова. Психологически Курлов, наверное, был в ту пору предрасположен к установлению подобных контактов. Он отмечал «особую предупредительность и внимание»[1511] германских властей, и его последующие действия в России подкрепляют подозрение, что именно тогда возникла его связь с германской разведкой.