Ввиду настоятельной необходимости достать русские планы развертывания для заинтересованных отделов Большого генштаба секция IIIb старалась «энергично привлечь» Мясоедова, подвергая его такому массированному нажиму, какого он еще не знал за всю свою карьеру в России. Его высокопарное послание министру внутренних дел Столыпину с неизбежной подтасовкой фактов, отражавшей крайнюю нужду просителя, стало плодом оказываемого на него давления, а результат просьбы — отсутствие ответа и совершенно противоположное желательному указание министра — тяжким унижением для тщеславного офицера.

Вследствие этого и аналогичных случаев в 1910–1911 г., согласно докладу Гемппа, кривая показателей деятельности разведслужбы «продолжала снижаться»: «Отчаянные усилия беспомощного офицера разведки добиться большего от слабеющих старых агентов и приобрести новых работоспособных людей не имели особого успеха». Квартальный отчет секции IIIb за 3-й квартал 1911 г. все еще свидетельствовал о безнадежном положении ее офицеров: трое лучших агентов и «поставщиков материала» выбыли из строя по болезни; «разведчика дорог К 47 по пути на виленские маневры так надолго задержали из-за просроченного паспорта, что он прибыл туда слишком поздно для наблюдения»; «русский капитан Борткевич, большая надежда офицера разведки, отказался работать, ссылаясь на идущий в России процесс по делу о шпионаже (Постников), который различным новым агентам также предоставил причину или предлог уклоняться от опасных предприятий». Составитель отчета рассказал и о тщетных стараниях офицера корпуса пограничных жандармов (т. е. Мясоедова) устроиться на высокую, полезную для разведки должность в российской столице: «Один… русский офицер (пограничной стражи), казалось, проявлял готовность, но был малоэффективен. Попытки закрепиться благодаря ему в Петербурге провалились»[1463].Вплоть до отчетного периода ситуация оставалась тупиковой, а главное препятствие для внедрения Мясоедова на подходящие петербургские посты представлял собой Столыпин.

Убийство Столыпина — он умер 5 (18) сентября 1911 г. от последствий покушения на него киевского революционера Дмитрия Богрова, он же Мордехай (Мордка) Гершкович Бехарав (1887–1911), в киевском оперном театре 1 (14) сентября[1464] — эту ситуацию в корне изменило. Заинтересованные силы тотчас воспользовались возникшей сумятицей перетряски кадров для осуществления своих планов: 20 сентября вступил в должность новый министр внутренних дел А. А. Макаров, а 21-го царь (неизвестно по чьему наущению или ходатайству) «через голову Министерства внутренних дел» «приказал» снова взять подполковника С. Мясоедова на службу в корпус жандармов[1465]. Неделю спустя военный министр Сухомлинов попросил старого приятеля генерала Курлова, товарища министра внутренних дел, откомандировать Мясоедова в Военное министерство, что тот (не информируя министра) немедленно и сделал[1466]. 28 сентября ст. ст. (т. е. 10 октября по западному календарю и, таким образом, в начале 4-го отчетного квартала 1911 г. для секции IIIb, за который Гемпп нам отчета не оставил!) Мясоедов прибыл в распоряжение военного министра в прежней форме подполковника корпуса пограничной жандармерии. По ходатайству Сухомлинова министр внутренних дел Макаров, дважды предупредив, что столь сильно скомпрометированную особу не стоит допускать к службе в Военном министерстве, утвердил назначение Мясоедова «офицером для особых поручений» при военном министре. Этот агент занял внештатную, основанную на устных договоренностях с глазу на глаз должность фактического начальника секретной канцелярии министра и стал его серым кардиналом в вопросах работы секретных служб, в том числе в русской армии. Согласно показаниям А. И. Гучкова перед следственной комиссией по делу Сухомлинова, «Мясоедов, по возвращении на службу… был приставлен к делу, с одной стороны, борьбы с иностранным шпионажем, а с другой стороны, сыска по политическим делам, возникающим в армии, причем его личная близость к генералу Сухомлинову придавала ему в отмежеванной ему сфере деятельности громадную власть… в руки человека, основательно подозреваемого в прикосновенности к шпионству, передавались борьба с этим самым шпионством и судьба русского офицерства»[1467]. Говоря словами депутата Думы В. В. Шульгина: «Шпион стал во главе организации, которая должна была бороться со шпионажем!»[1468]

Такой поворот событий случился столь внезапно, что бывший муж супруги военного министра, офицер-дворянин Бутович, развернул против министра кампанию в печати, заявляя о принадлежности убийцы Столыпина к киевскому окружению Сухомлинова. Благодаря этому возникло подозрение, что Богров действовал не как фанатик-одиночка, а как звено некой цепи. Подозрение осталось ничем не подкрепленным ввиду неполноты судебного следствия: из-за щекотливого характера дела и опасности погромов местного еврейского населения оно велось в ускоренном порядке. После допросов и дознания (1–12 сентября), предъявления обвинения военным прокурором М. И. Костенко (7 сентября) и вынесения Киевским военно-окружным судом приговора на основании ст. 18 Положения об усиленной охране (9 сентября) Богрова казнили 12 (25) сентября 1911 г., прежде чем суд сумел установить двигавшие им мотивы. Назначенные затем царем следственные комиссии под председательством сенаторов М. И. Трусевича и Н. С. Шульгина уже не могли существенно улучшить доказательную базу и сосредоточили внимание на преступной халатности чиновников, отвечавших за охрану Столыпина: товарища министра внутренних дел генерала Курлова, который в 1909 г. добился ужесточения законодательных положений об охране императорской семьи[1469], нес общую ответственность за безопасность торжественных мероприятий и получил на это колоссальную сумму — 300 тыс. рублей; подчинявшегося ему вице-директора Департамента полиции М. Н. Веригина; начальника личной охраны царя при дворцовом коменданте В. А. Дедюлине А. И. Спиридовича[1470]; руководителя Киевского охранного отделения Н. Н. Кулябко, товарища по полку и шурина Спиридовича. Комиссии пришли к заключению, что главная вина за пренебрежение служебными обязанностями, сделавшее возможным убийство, лежит на Курлове, выдвинув серьезные обвинения также против других чиновников, в том числе его подчиненного Кулябко. Общественность пошла гораздо дальше и открыто говорила «не то что о непредупреждении, даже не о попустительстве, а о непосредственной организации… убийства Столыпина» Курловым[1471]. Царь велел прекратить работу комиссий, не привлекая виновных к ответу. Важные вопросы не были заданы тогда и не нашли ответа позже. Не вступился ли его учитель Сухомлинов с успехом за своего друга и доверенного сподвижника Курлова? Не побоялся ли царь при продолжении расследований задеть интересы западных соседей и дать пищу страхам русских националистов перед интригами Вены и Берлина?