Есть важные факты, говорящие в пользу гипотезы о работе Богрова на разведки центральных держав. Так, по его собственным показаниям, орудие убийства, браунинг под номером 239 630, он купил в 1908 г. в Берлине в оружейном магазине на Лейпцигерштрассе вместе с 50–60 патронами к нему, из которых 30 истратил на тренировки в стрельбе[1489]. Суд, когда ему предъявили это орудие убийства, не выразил сомнений в его берлинском происхождении, не задавшись, однако, вопросом, каким образом при действовавших в Пруссии законах о приобретении и ношении оружия молодой иностранец сумел приобрести его в личное пользование. От Богрова в Берлин вели и другие нити. Хотя сотрудничал он с внутрироссийскими службами охранки, но неоднократно с разрешения своих кураторов ездил в германскую столицу, где проводил довольно много времени и мог преследовать собственные цели. После его смерти в Берлин уехал его отец и по невыясненным причинам задержался там до начала войны; он увез с собой фотографии друзей сына, которые в 1914 г. оставил в Берлине (в неизвестном месте)[1490]. Не пытался ли адвокат возбудить дело против офицеров разведки, толкнувших его сына на убийство?

Связь немецкоговорящего русского еврея Дмитрия Богрова с секцией IIIb Большого генштаба соответствовала бы практике, обрисованной Фридрихом Гемппом: как раз во время пребывания Богрова в Мюнхене в 1905–1906 гг. разведывательная секция параллельно и сообща с венским Эвиденцбюро начала систематически вербовать русских, поляков и «интернациональных» евреев из России. Неудача первого, организованного при содействии большевиков (Красина) покушения на Столыпина, возможно, послужила для Богрова поводом принять предложения вербовщиков. Прочная связь между ними могла быть установлена с дальним прицелом на успешное повторение покушения. Дмитрий против воли брата и родителей вернулся в Россию, сам пошел работать в охранку и в течение неприметного периода своей осведомительной деятельности ждал удобного случая. Наверное, он считал покушение столь важным делом (и с личной, и с национально-еврейской, и с революционной точек зрения), что принесение ради этого в жертву выданных охранке товарищей казалось ему оправданным. По словам эсера Е. Е. Лазарева[1491], у Богрова были сомнения насчет убийства Столыпина: он добивался, чтобы партия социалистов-революционеров одобрила планируемый акт, вынесла премьер-министру смертный приговор и взяла на себя ответственность за покушение. По-видимому, тут имели место не только попытка отвести подозрения от своих хозяев, но и некоторая нерешительность будущего преступника, которого толкали на преступление другие люди. Впечатление Лазарева подтвердил сам Столыпин, заметивший на лице приближавшегося к нему убийцы «быструю смену выражений — и страха, и волнения, и, вместе с тем, как бы сознания исполняемого долга»[1492]. Может быть, Эвиденцбюро послало на место событий опытного пропагандиста Льва Троцкого с его гипнотическим даром убеждения (и, вероятно, поэтому полковник Спиридович затребовал к себе агента охранки — социал-демократа), чтобы укрепить решимость колеблющегося террориста перед покушением.

Признаков, говорящих о связи Богрова с иностранными разведками, станет еще больше, если рассмотреть значение и последствия убийства Столыпина. Мотив преступления, т. е. желание избавиться от успешного реформатора и обновителя России, имелся — помимо проигравшей стороны в русской революции 1905–1906 гг. и русских националистических правых кругов — у всех, кому его существование и деятельность мешали осуществить цели ослабления или устранения России посредством кровопролитной войны. Столыпин решительно выступал против войны и хотел избежать военной конфронтации с центральными державами, будучи убежден, что «только война может погубить Россию»[1493]. Время его убийства, сентябрь 1911 г., пришлось — на внешнеполитическом фоне усиленной активности России в балканских конфликтах — на период углубления сотрудничества разведок центральных держав с целью координации усилий по осуществлению будущих общих задач на востоке, начало которому положило их ноябрьское соглашение 1910 г. Летом 1911 г. Германия попробовала силы в Агадире, и Большой генштаб почувствовал больше уверенности в своей способности справиться с будущим неприятелем на западе; в такой ситуации могло показаться желательным и радикальное ослабление будущего неприятеля на востоке. Влияние начальника оперативного отдела Эриха Людендорфа на начальника Генштаба достигло тогда апогея, он ожесточенно боролся за увеличение германской армии, ссылаясь на угрозу с востока, и приобрел славу «злого гения генерала фон Мольтке». Заинтересованность в снижении российского влияния, возможно, подталкивала его к сомнительным методам ослабления России изнутри, которые он старался воплотить в жизнь с помощью секции IIIb и ее австро-венгерского партнера. В руках Людендорфа находилась «подготовительная работа по развертыванию»[1494], обязательно включавшая меры по обезвреживанию вероятного противника. Вдобавок он мог воспользоваться работой, которую секция IIIb вела с 1906 г., вербуя подходящих лиц (Богров с одной стороны, Курлов — с другой) из круга врагов Российской империи.

Известно, что представители германских интересов при дворе несколько лет вели подкоп под Столыпина, стремясь уничтожить его влияние на государя. Столпы «немецкой партии» настолько успешно интриговали против либерального реформатора, что летом 1911 г. царь задумал с ним расстаться. Ходили слухи, что из Киева в столицу Столыпин не вернется (премьер-министром или вообще живым). По сведениям дружественных дипломатов, уезжая в Киев, он уже был «политически мертв» (сэр Дж. Бьюкенен). Движущей силой антистолыпинских интриг являлась царица, боявшаяся, что его могущественная фигура затмит, а потом и совсем вытеснит царя. К тому же Столыпин с 1910 г. добивался удаления Распутина от двора и из Петербурга, так что царица имела причины мстить ему и за это. Во время киевских торжеств Распутин как ее доверенный поехал в Чернигов уговаривать тамошнего генерал-губернатора Хвостова возглавить Министерство внутренних дел, поскольку «Столыпин должен уйти»; о результатах он докладывал в Царское Село подруге царицы Анне Вырубовой.

Ее тайный союзник на месте преступления, генерал Курлов, оказался «уже по первым следственным действиям настолько скомпрометирован… его непонятными действиями, что едва ли он вообще сможет оставаться на службе»[1495]. Заместитель смертельно раненного Столыпина и его преемник на посту премьер-министра, граф Коковцов, считал его виновным как минимум в «вопиющей халатности»[1496], а то и в систематическом пособничестве убийце, если не прямо в организации убийства, и уверял царя, что в случае Курлова речь идет отнюдь не только о преступном пренебрежении служебными обязанностями[1497]. К такому предположению пришел и сенатор М. И. Трусевич, которому поручили руководить комиссией по расследованию подоплеки киевских событий. Трусевич, считавший, что Курлов испортил ему карьеру[1498], увидел в нем истинного убийцу, умышлявшего на жизнь премьер-министра, однако в качестве возможного мотива сумел назвать лишь карьерные устремления Курлова[1499]. Тем не менее он был так уверен в виновности последнего, что информировал о своих подозрениях родных Столыпина[1500].