К существовавшим в столице кружкам немецких агентов, примкнувшим к военному министру по его прибытии, принадлежал кружок немецкого аптекаря Бруно Валентини. Накануне войны Валентини выехал за границу, но оставил свою подругу-немку в их общей петербургской квартире на Торговой улице; в 1915 г. она предоставила эту квартиру в распоряжение уволенного со службы и осужденного военного министра[1455].

После первого анонимного доноса на Альтшиллера как на «австрийского шпиона» (1909) тот ликвидировал оставшиеся у него дела в Киеве и в 1910 г. последовал за министром и его супругой в Петербург в роли верного друга семьи (Сухомлиновы звали его «Сашечкой»). Здесь он благодаря выплате Сухомлинову больших сумм в рублях (на счетах министра обнаружились вклады невыясненного происхождения, исчислявшиеся шестизначными цифрами, схожие суммы, согласно свидетельским показаниям, лежали и на его счету в Немецком банке в Берлине) сделался для него незаменимым, учитывая привычку госпожи министерши вести дом с непомерной роскошью и подолгу отдыхать за границей в чьем-нибудь сопровождении. Когда Сухомлинов под руководством Альтшиллера занялся игрой на бирже, чтобы маскировать выигрышами свои тайные доходы, его поведение стало предметом дебатов обеспокоенных коллег. На одном заседании Совета министров морской министр адмирал Григорович объявил, что необходимо предупредить Сухомлинова об опасности дружбы с Альтшиллером, которого подозревают в шпионаже. Но военный министр лично навестил коллегу и с глазу на глаз убедил его в беспочвенности подобных подозрений.

К тому моменту Мясоедов уже завязал близкие отношения с министерской четой и их австрийским покровителем и присоединился к петербургскому кругу высокопоставленных информаторов, работавших на берлинскую и/или венскую разведслужбы. Этот круг, по российским данным, содержал до сорока местных агентурных организаций по всей империи, преимущественно в столицах северо- и юго-западных приграничных губерний, ряд которых зарекомендовали себя как чрезвычайно продуктивные. Львиную долю в нем составляли немцы — подданные Германской империи, а главную роль среди них в российской столице играло безобидное, судя по фальшивым документам, семейство Бауэрмайстер — мать Ада и трое сыновей.

Члены сухомлиновского круга также поддерживали связь с неофициальными представителями германских интересов в российской столице. Так, через супругу министра шло оживленное общение с овдовевшей графиней Клейнмихель, великосветской дамой, которая принимала у себя в салоне смешанное общество и состояла в близких отношениях с домом Гогенцоллернов. Среди петроградских дипломатов она даже во время войны слыла неофициальной посланницей Вильгельма II[1456].

В этом кругу не брезговали классическими методами не слишком разборчивых секретных служб. Например, в самом удобном месте — рядом с военными учреждениями — был устроен дом свиданий для высокопоставленных военных, которых обслуживали любовница Мясоедова Евгения Столбина и ее подруги (в том числе Нина Петровна Магеровская[1457] из Киева), попутно выведывая информацию; среди посетителей часто бывали генерал-майор императорской свиты Д. Я. Дашков, генерал-лейтенант П. А. Смородский и один из сыновей великого князя Константина Константиновича[1458].

«Несмотря на то, что Мясоедов… продолжал выполнять свои функции германского шпиона, это все же не устраивало его хозяев. Германо-австрийская разведка настойчиво потребовала от Мясоедова, чтобы он устроился на работу в военное министерство. Дело это было нелегким…»[1459] Обстоятельства, ставшие известными тогда русской контрразведке, подтверждаются немецкими документами: старания Мясоедова через близкого друга-министра попасть на прежнюю или новую, не менее удобную для разведывательных целей, должность в течение следующих двух лет пропадали втуне. Они терпели неудачу из-за сопротивления Столыпина, который имел свои причины видеть в бывшем пограничном жандарме, хоть ни разу не бывавшем под судом, но коррумпированном и политически подозрительном, угрозу безопасности. За эти два года нажим секции IIIb на некогда столь полезного русского агента, с тем чтобы он как можно скорее снова занял выгодное для нее положение, многократно усилился. Однако после отставки и отъезда Мясоедова из Вержболово соотношение сил между разведкой и контрразведкой обеих сторон изменилось. Благодаря улучшению организации русские делали успехи в разоблачении шпионов, выражавшиеся в растущем числе арестов агентов в северо-западных приграничных районах и в столице (например, дело Унгерн-Штернберга), тогда как германская разведслужба начала (не в последнюю очередь вследствие работы на русских полковника Редля) выказывать признаки паралича. В 1910 г. они стали настолько явными, что «уже осенью 1910 г.» наступил «тяжелый кризис»[1460]. Успешно применявшиеся прежде методы, например «корреспонденция с агентами из России при помощи химических чернил и тайнописи», теперь перестали работать, а «повышающиеся требования 1-го отдела относительно приобретения материала по развертыванию» принуждали ответственных руководителей секции IIIb к новым, все более нетрадиционным шагам[1461].

Не только 1-й (русский), но и оперативный отдел под началом Людендорфа без колебаний толкали секцию IIIb на самые необычные методы добычи сведений. Стремясь найти выход из затруднительного положения, она велела вербовать новых агентов, а старых, хорошо проявивших себя в прошлом, брать в оборот, заставляя возобновить и активизировать свою деятельность: «Для компенсации потерь, с одной стороны, должны были служить разъездные агенты, с другой стороны — энергичное привлечение некоторых русских офицеров, с которыми были установлены отношения. Офицер разведки характеризует последнее как дело трудное, но „единственно гарантирующее реальный успех“ [подчеркивания в тексте. — Е. И. Ф.]»[1462].

В число «русских офицеров», с которыми давно «были установлены отношения», входил и Мясоедов. Какого труда стоило создать помимо и через него новые связи, «единственно гарантирующие реальный успех», показывают его отчаянные попытки восстановиться на службе в 1909–1911 гг.