страх или недоброжелательство извращают пути, по которым она могла бы дойти до Вас иначе. 2) Предайте суду варваров, удушивших Императора, и их сообщников, которые были тому свидетелями и допустили это злодеяние, если вы не предпочтете их удалить. 3) Позаботьтесь о том, чтобы суд творился быстро и беспристрастно, и примите такие меры, чтобы ставленники обвиняемых не смогли использовать свои средства, дабы помешать ходу суду.

Я предлагаю Вашему Императорскому Величеству эти размышления, обращая внимание на то, что Ваш долг, Ваша безопасность и Ваша слава требуют от Вас высказаться безотлагательно. Вы можете рассчитывать на всех порядочных людей, которые не пощадят живота своего ради Вас, когда увидят, что снисходительность и любезность не мешают Вам быть суровым и справедливым исполнителем законов.

Примите, Государь, уверения в моем уважении и непременной преданности.

Лагарп».

Прочитав письмо и вспомнив последнюю свою беседу со своим наставником, когда он признавался в нежелании царствовать после отца, Александр чувствовал невыносимую тяжесть от этого бремени. Он терпел разговоры с друзьями-единомышленниками, которые предлагали нечто похожее на французские революционные реформы, но помнил, чем заканчивались эти реформы: Директорию постепенно подчинил своему влиянию генерал Бонапарт, появился первый консул, и без него во Франции не принималось ни одно решение. Так будет и в России.

«Господин Лагарп предполагает, как и многие меня окружающие, – в редкие минуты покоя думал Александр I, – что я не виноват в заговоре против отца. И я утверждаю, что я не виноват в таком трагическом развитии событий, я поклялся матери, что я не виноват… Но вспомни ты, император, как развивались события… Граф Никита Панин говорил, что о заговоре против императора Павла он слышал еще в 1797 году. Тогда барон фон Пален готовил торжественную встречу польскому королю Станиславу Понятовскому, а когда тот не приехал, фон Пален устроил королевскую встречу приехавшему в этот день князю Платону Зубову, и приготовленным для короля «большим обедом в доме Черных Голов» угостил Зубова и его друзей. Тут и пошли разговоры о заговоре против Павла Первого. В связи с этим в императорском рескрипте генералу фон Палену выговаривалось за то, что он оказал «подлые почести» князю Зубову, принимая его как высокого гостя, а еще за «почести и встречи», которые он оказывает партикулярным людям; в связи с этими проступками он увольняется «от службы». Конечно, решение не в пользу барона фон Палена было обсуждено в узком кругу противников императора, в итоге императору был вынесен приговор. Граф Панин был в Берлине, князь Зубов за границей, фон Пален в Риге, но нити, которые их связывали, через курьеров и почту соединяли их между собой. А когда Иван Кутайсов проложил барону фон Палену дорогу в Петербург, через какое-то время фон Пален договорился со мной о встрече с графом Никитой Паниным. Тогда, в бане, в сущности, было решено отстранить от власти императора Павла Петровича и передать регентство мне, великому князю Александру, как это было задумано Екатериной Великой, а Павел Петрович пусть наслаждается жизнью, отдыхает, как британский король Георг Третий, пораженный наследственной психической болезнью. Его сын, принц Уэльский, управляет империей. Так бывало не раз… А когда граф Панин стал вице-канцлером в Петербурге, граф Пален добился того, что все Зубовы вернулись в Петербург, а сестра их, красавица Жеребцова, любовница британского посла лорда Витворта, стала принимать всех недовольных офицеров, а их с каждым часом становилось все больше и больше, а британские деньги из посольского кармана лились рекой… Значит, заговор созрел, и я тому виной… Но кто мог подумать, что переворот закончится смертью моего отца, императора Павла Первого… Вот что не дает мне покоя, вот что меня терзает и мучает…»

Но Лагарп долго не мог успокоиться, выходил на улицы, проспекты, бывал у церквей. Однажды Лагарп видел, как переодетый император подавал милостыню своему подданному. По каждому поводу Лагарп выступал с горячей речью, обличая или возвышая императора. Сначала Александр I воспринимал эти речи с одобрением, но раз от разу эти выступления его наставника огорчали, а потом раздражали и приводили в бешенство. Выходит, что Лагарп наблюдает за ним, словно шпион, выискивая его слабые стороны, а потом упрекает его за эти слабости. Об этом немало говорили и на заседаниях Негласного комитета, а главное, говорили с раздражением, предполагая, что он специально приезжает в империю, чтобы следить, справляется ли император со своим назначением, какое он внушил ему когда-то.

В конце мая 1802 года прибывший на короткое время в Петербург русский посол в Великобритании Семен Романович Воронцов, который немало сделал для свержения Павла I, тоже включился в обсуждение правительственной программы. Он внимательно следил за работой Негласного комитета. И, как поклонник старинных идеалов управления страной, Воронцов подверг острой критике решения Негласного комитета. Император Александр окружил себя молодыми дельцами, самолюбивыми и тщеславными, которые вообразили себя выше основателя Российской империи Петра Великого. В письме графу Ростопчину Воронцов писал, что эти господа увлеклись регламентами, каждый день появляются указы, словно действует образцовая машина для производства регламентов, притом с быстротою, «равносильною их невежеству и легкомыслию». В их указах больше гадательного, а опыты хороши только в физике и химии, и губительны в юриспруденции, в администрации, в политической экономии. Только коллективный Сенат, предложенный Петром I, способен решить государственные дела, достичь правды и справедливости в частных и спорных делах.

Часть вторая

Александр I в Мемеле

Виктор Кочубей, став руководителем Иностранной коллегии, по поручению императора Александра давно готовил доклад о связях России с иностранными государствами. И был уверен, что угадал направление императорской мысли – жить со всеми в мире и никого не беспокоить ни своими претензиями, ни своими милостями.

И действительно, Александр I в письме графу С. Воронцову 31 октября (12 ноября) 1801 года писал: «Я буду стараться следовать преимущественно национальной системе, основанной на пользе государства, а не на пристрастии к той или другой державе, как это часто случалось. Если я найду это выгодным для России, я буду хорош с Францией, точно так же, как выгода для России побуждает меня теперь поддерживать дружбу с Великобританией».

В конце января 1802 года граф Кочубей выступил в Негласном комитете со своим планом политических сношений русского правительства. В этот год Россия может оставаться мирной без всякого вмешательства в действия своих европейских партнеров. «Наклонность Европы к миру побуждает все европейские государства к бездействию, – говорил он, – так что если бы мы решились на какое-либо предприятие, то не могли бы надеяться ни на чье