содействие. Но если бы Франция или Австрия задумали бы усилиться за счет Турции, то и нам не следовало бы оставаться сложа руки, и мы могли бы сделать приобретения, которые обеспечили бы за нами внушительное положение».

Граф Павел Строганов сказал, что Франция слишком воинственно настроена, не пора бы положить преграду этим намерениям? Надо оставить в покое Турцию – ни усиливать ее, ни способствовать ее раздроблению. После возникших споров граф Кочубей согласился, что Франция с первым консулом Бонапартом в некоторой степени угнетает отдельные европейские государства, нарушает европейское равновесие, к которому так стремилась Екатерина Великая. Может быть, пора заключить союз России, Франции и Пруссии? А что может подумать в связи с этим союзом Австрия и Великобритания? Князь Чарторижский и граф Строганов заявили, что следовало бы указать Франции и генералу Бонапарту, что Россия имеет средства остановить его воинственные намерения в Европе. Негласный комитет поддержал этот призыв.

Александр I, получив письмо от прусского короля Фридриха-Вильгельма III и будучи заинтересованным рассказами о необыкновенном обаянии его жены Луизы, задумал посетить Прусское королевство, не предполагая в этом посещении политики, а только лишь укрепление личной дружбы между прусским и императорским двором и желание посмотреть на прусские полки, прусских солдат, которых так расхвалил отец.

Отвечая своим друзьям, высказавшим разные мнения о внешней политике России, Александр I заявил, что Францию можно удержать в пределах умеренности и не стоит ей думать о расширении своих границ, а для этого необходимо заключить с ней договор, в котором должна быть статья об умеренности ее намерений в Европе. «Нам не нужен союз, – сказал император, – но если Франция предложит, мы не откажемся от союза».

В апреле 1802 года Александр I вызвал в свой кабинет графа Кочубея, сообщил, что в ближайшее время он намерен поехать в Мемель для встречи с прусским королем, и попросил составить план поездки, разработать маршрут.

Обескураженный граф Кочубей подумал: «Кому придет в голову, что два государя совершают столь длительный переезд для того только, чтобы осмотреть несколько полков? А в сущности, это так, и не иначе. Кто поверит, что министр иностранных дел не знал ничего об этой проделке? А между тем и это сущая правда».

Биограф К. Шильдер считает, что это решение императора Александра «определило навсегда направление политических дел всего его царствования» (Шильдер. Т. 2. С. 86).

20 мая (1 июня) 1802 года в 8 часов утра Александр I отбыл из Петербурга в сопровождении графа Кочубея, Новосильцева, обер-гофмаршала Николая Александровича Толстого («неразлучного спутника Александра в первые двенадцать лет его царствования» (Там же), генерал-адъютантов П.П. Долгорукова, графа Ливена, князя Волконского и лейб-медика Виллие. Вечером того же дня император Александр был в Нарве, 22 мая – в Дерпте. В Дерпте, в университете, профессор физики Георг-Фридрих Паррот произнес на французском языке речь, полную «возвышенного ума и любящего сердца», так что возрадовавшийся император Александр пригласил профессора бывать в Петербурге, запросто бывать у него в кабинете в Зимнем дворце для просветительских бесед, а пока писать ему письма на любые темы.

24 мая «с небывалым торжеством» встретили императорский кортеж в Риге. Восторженный народ у Песчаных гор просил выпрячь лошадей и самим отвезти экипаж императора в город до замка. «Сначала государь не хотел на то согласиться, но просьбы их были столь сильны, слезы столько убедительны, что государь невольным образом отдался им. И вдруг несколько сот человек повлекли экипаж в город, и сей тихой ход коляски доставил простому народу ту выгоду, что они могли вдоволь насладится его лицезрением» (Там же. С. 146).

Во время торжественного обеда Александру Павловичу принесли бокал, из которого Петр Великий 18 ноября 1711 года на обеде, устроенном рижскими гражданами, провозгласив тост, пил за здоровье собравшихся. Александр I тоже произнес тост и полный бокал шампанского пил за здоровье рижских граждан.

Из Риги царский экипаж направился в Митаву, а 29 мая прибыл в Мемель, где его встретили прусский король Фридрих-Вильгельм III и очаровательная прусская королева.

Семь дней продолжались смотры, маневры, приемы, обеды, балы и прогулки. Император Александр был в центре внимания прусского двора и мемельской публики. Графиня Фосс, обер-гофмейстерина королевы Луизы, в своем дневнике записала такие строки: «Император чрезвычайно красивый человек, белокурый; он поражает выражением своего лица; фигура его не хороша, или, вернее, он плохо держится. По-видимому, он обладает мягким, человеколюбивым сердцем: во всяком случае, он в высшей степени учтив и приветлив… Император самый любезный человек, какого можно вообразить себе; и по своим взглядам и убеждениям это вполне честный человек. Бедный, он совсем увлечен и очарован королевой. Я очень огорчена, что эти прекрасные дни приходят к концу. – Расставаясь с ним, мы все плакали» (воспоминания были опубликованы в Лейпциге в 1876 году. С. 242–245; Шильдер. Т. 2).

Но в это же время в Париже первый консул Бонапарт и министр иностранных дел Талейран начали распределение, или, лучше сказать, торг, немецких земель. Вся эта «сделка» происходила под контролем Франции и России. И по какому-то случаю Пруссия забирала лучшие земли. Прусский король вроде бы не вмешивался, но его секретарь Ломбард не раз говорил с графом Кочубеем. Кочубей тоже отказывался от слишком делового разговора, об этом надо говорить в Петербурге. Кочубей спросил об этом императора, но тот отмахнулся, он политическими вопросами здесь не занимается, много дел и без того.

Секретарь Ломбард был откровеннее в своих записках:

«Если возможно предвидеть события и составлять предположения в политике, то смею думать, что результаты, им обещаемые, будут крайне счастливые. Оба государя возымели друг к другу живейшее уважение и дружбу. Разлуке и интриге, быть может, и удастся охладить со временем взаимные чувства, но я сомневаюсь, чтобы они могли расторгнуть принятое, кажется, безмолвное обязательство оставаться соединенными навеки интересами и дружбой.

Вы поймете, что волшебница немало способствовала скреплению уз, связывающих вполне обоих государей. Это фея, подчиняющая все силе своего очарования» (воспоминания были опубликованы в двух томах в 1887 году в Лейпциге. Т. 2. С. 103; Шильдер. Т. 2. С. 91).

Много лет спустя Талейран тоже вспомнил «сложное дело о секуляризациях в Германии», которым он занимался с «капризным», «вызывающе несносным» графом Морковым. В примечаниях Талейран сообщает: «Нужен целый том, – и, может быть, я напишу его, – чтобы полностью изложить этот важный вопрос. Маркиз Луккезини (прусский посланник в Париже. – В. П.) попытался сделать это, но свой труд он посвятил самооправданиям. Это весьма несовершенный способ писания истории своего времени, так как он редко оказывает влияние на взгляды современников.