— Но если бы я это сказала, — возразила Шаллан, — я бы оскорбила короля и, наверное, смутила его, он бы пришел в замешательство. Уверена, он знает, что люди считают его тугодумом.

Принцесса фыркнула:

— Пустые слова. И сказанные глупцами. Но вероятно, было муд­ро с твоей стороны сдержаться, хотя запомни вот что: направлять свои способности и подавлять их — две разные вещи. Я бы очень хотела, чтобы ты придумала нечто и умное, и приличное.

— Да, светлость.

— Кроме того, — продолжила Ясна, — я верю, ты могла бы рассмешить Таравангиана. В последнее время его, похоже, обуревают тревожные мысли.

— Так он не кажется вам скучным? — спросила Шаллан с интересом. Ей самой король не казался ни скучным, ни глупым, но она думала, что кто-то умный и образованный, вроде Ясны, с трудом будет его терпеть.

— Таравангиан — прекрасный человек, — сказала наставница, — и он лучше сотни самопровозглашенных знатоков придворной жизни. Он напоминает моего дядю Далинара. Такой же серьезный, искренний и вечно занятой.

— Светлоглазые говорят, что он слабый. Потому что угождает столь многим монархам, потому что боится войны, потому что у него нет осколочного клинка.

Ясна не ответила, хотя ее что-то беспокоило.

— Светлость? — подтолкнула ее Шаллан, заняв свое место и разложив угольные карандаши.

— В древние времена, — заговорила принцесса, — человека, который принес в свое королевство мир, считали необычайно ценным. Теперь такого же человека высмеивают за трусость. — Она покачала головой. — Для перемены понадобились века. Нам бы стоило ужас­нуться. Нам нужны такие люди, как Таравангиан, и я запрещаю тебе называть его скучным, пусть даже мимоходом.

— Да, светлость. — Шаллан склонила голову. — Вы действительно верите в то, что говорили? Про Всемогущего?

Ясна ответила не сразу.

— Возможно, я преувеличила свою убежденность.

— Движение зазнаек и в риторике отметилось?

— Думаю, так и было. Сегодня за чтением мне не стоит поворачиваться к тебе спиной.

Шаллан улыбнулась.

— Истинный ученый не должен утыкаться в одну идею, — сказа­ла Ясна, — и не важно, насколько он уверен в своей правоте. То, что я не нашла убедительной причины присоединиться к какому-нибудь­ ордену, не значит, что я никогда ее не найду. Хотя всякий раз после таких разговоров, как сегодня, мои убеждения становятся тверже.

Девушка прикусила губу. Ясна это заметила.

— Шаллан, научись контролировать эту привычку. Она выдает твои чувства.

— Да, светлость.

— А теперь говори.

— По-моему, беседа с королем получилась не совсем честной.

— Как это?

— Все дело в его... э-э-э... ну, вы понимаете. Ограниченных возможностях. Он неплохо справлялся, но не привел тех аргументов, на какие способен кто-нибудь более сведущий в воринской теологии.­

— И какие же это аргументы?

— Ну, я ведь тоже не очень-то разбираюсь в этом. Но все же считаю, что вы проигнорировали или, по крайней мере, преуменьшили значение одной жизненно важной вещи.

— Какой?

Шаллан постучала себя по груди:

— Наши души, светлость. Я верую, ибо чувствую что-то, некую близость к Всемогущему, умиротворение, которое приходит, когда я живу в соответствии со своей верой.

— Время от времени мы сами внушаем себе, будто испытываем то или иное чувство.

— Но разве вы не утверждали, что то, как мы поступаем, — то, как мы отличаем правду от лжи, — определяет сущность всего человечества? Вы упомянули врожденный моральный инстинкт, чтобы обосновать свою точку зрения. Почему же вы отвергаете мои чувства?­

— Отвергаю? Нет. Отношусь скептически? Возможно. Твои чувства, какими бы сильными они ни были, только твои. Не мои. А я чувствую, что тратить жизнь на попытки угодить невидимому, неведомому и непознаваемому существу, которое следит за мной с небес, — неимоверно бесполезное занятие. — Она ткнула в сторону Шаллан своим пером. — Но ты учишься риторике. Мы все-таки сделаем из тебя ученую даму.

Девушка улыбнулась, ощутив прилив довольства. Похвала Ясны ценнее изумрудного броума.

«Но... я ведь не стану ученой. Я украду духозаклинатель и сбегу».

Ей не нравилось об этом думать. Вот еще одна проблема, с которой надо справиться: она часто избегала неприятных размышлений.

— А теперь побыстрее разберись с портретом короля. — Принцесса взялась за книгу. — У тебя еще полным-полно работы, которую надо будет сделать, когда ты закончишь рисовать.

— Да, светлость, — согласилась Шаллан.

На этот раз, однако, рисовать было трудно — ее обуревали тревоги, не давая сосредоточиться.

«Они сделались опасными внезапно, точно в ясный день вдруг нагрянул ураган».

Из этой фразы выросла тайленская поговорка, которая постепенно обрела привычную на сегодняшний день форму. По моему мнению, сказанное может относиться к Приносящим пустоту. См. «Икссикский император», глава 4.

Каладин вышел из похожей на пещеру казармы навстречу чис­тому свету раннего утра. Частички кварца в земле перед ним блестели, отражая этот свет, и сама земля искрилась и горела, словно вот-вот должна взорваться.

За ним последовала группа из двадцати девяти человек. Рабы. Дезертиры. Чужаки. Даже несколько бедолаг, чьим единственным грехом была нищета. Они присоединились к мостовой команде от отчаяния. Лучше такое жалованье, чем ничего, а им пообещали, что после сотой вылазки с мостом повысят. Переведут на сторожевую вышку — а это, с точки зрения бедняка, выглядело обещанием рос­кошной жизни. Получать деньги за то, что целый день стоишь и глядишь по сторонам? Это что за безумие такое? Считай, разбо­гател...

Они не понимали. Никто не сможет пережить сто вылазок с мос­том. Каладин побывал в двух десятках и уже считался одним из самых опытных среди выживших мостовиков.

Четвертый мост отправился за ним. Последний бастион — тощий мостовик по имени Бисиг — сдался накануне. Каладину нравилось думать, что его наконец-то переубедили смех, еда и человечность. Но, скорее всего, все дело в нескольких многозначительных взглядах или едва слышных угрозах от Камня и Тефта.

Каладин предпочел этого не замечать. В конце концов ему понадобится верность этих людей, но пока что хватит и покорности.

Он обучил их тем же утренним упражнениям, которые узнал в первый день в армии. Растяжка, потом прыжки. Плотники, в коричневых рабочих робах и желтовато-коричневых или зеленых шапках, проходили мимо них по пути на лесной склад и удивленно качали головой. Солдаты глядели с невысокого холма, за которым начинался собственно лагерь, и смеялись. Газ наблюдал от ближайшей казармы, сложив руки и недовольно прищурив единственный глаз.