Сегодня, однако, она этого не сделала. Возможно, почувствовала, что король искренне заинтересован.

— Вообще-то, выбор для веры довольно широк, ваше величество.­ Мой брат и мой дядя, мои собственные способности. То, чему меня научили родители.

— Но ведь есть еще истина и ложь, а вы... вы их отвергли.

— То, что я не принимаю то, чему учат в орденских обителях, не означает, что я отвергаю саму веру в существование истины и лжи.

— Но ведь Всемогущий определяет, что есть истина!

— Неужели кто-то, некое невидимое существо, должен объявить­ правду правдой, чтобы она сделалась таковой? Я верю, что представления о морали, которые кроются в моей собственной душе, более основательны и истинны, нежели представления тех, кто ведет себя правильно только потому, что боится возмездия.

— В этом же и есть сама суть закона, — возразил сбитый с толку король. — Когда нет наказания, возможен лишь хаос.

— Без закона некоторые люди поступали бы, как им заблагорассудится, верно. Но многие способны отказаться от личной выгоды, основанной на чужом страдании, тем самым сделав правильный выбор, — разве это не замечательно?

— Они боятся Всемогущего.

— Нет, думаю, в каждом из нас таится понимание того, что общественное благо обычно подразумевает и индивидуальное благо. Человечество способно быть благородным, надо лишь дать ему шанс. Это благородство существует независимо от волеизъявления какого бы то ни было божества.

— Ума не приложу, как что-то может существовать независимо от Господней воли. — Король потрясенно покачал головой. — Светлость Ясна, у меня и в мыслях не было спорить, но разве само опреде­ление Всемогущего не подразумевает, что Он есть мера всех вещей?

— Один плюс один равняется двум, не так ли?

— Э-э-э, да.

— Чтобы это было правдой, не требуется решение божества. Мы можем сделать вывод, что математика существует отдельно от Всемогущего, независимо от Него?

— Возможно.

— Ну так вот, — продолжила Ясна, — я просто заявляю, что мораль и человеческая воля тоже от Него не зависят.

— Если вы правы, — сказал король со смехом, — то существование Всемогущего бессмысленно!

— Именно.

На балконе стало тихо. Сферные лампы Ясны излучали прохладный, ровный белый свет, заливавший все вокруг. Неловкую тишину нарушало только поскрипывание угольного карандаша Шаллан. Она рисовала быстрыми, размашистыми штрихами, взволнованная тем, что сказала принцесса. От этих слов внутри ее появилась пустота. Отчасти потому, что король, при всей своей любезности, не очень-то умел спорить. Он был милым человеком, но не мог тягаться с Ясной в искусстве полемики.

— Что ж... — сказал Таравангиан. — Должен заметить, что ваши доводы звучат очень весомо. Но я все равно их не принимаю.

— Ваше величество, я и не собиралась вас в чем-то убеждать. Я никому не навязываю своих взглядов, а вот у большинства моих оппонентов с этим как раз имеются проблемы. Шаллан, ты закончила?

— Еще немного, светлость.

— Но прошло всего несколько минут! — воскликнул король.

— У нее талант, ваше величество, — сказала принцесса. — Я ведь уже об этом говорила.

Шаллан откинулась на спинку стула, изучая свою работу. Она так сосредоточилась на разговоре, что позволила руке действовать самостоятельно, доверяясь чутью. Набросок изображал короля, который с умным видом сидел на стуле, спиной к балкону, напоминав­шему часть крепостной стены. Дверь, ведущая на балкон, была спра­ва от Таравангиана. Да, вышло очень похоже. Не лучшая ее работа, но...

Девушка замерла, у нее перехватило дыхание, а сердце кувырк­нулось в груди. В дверном проеме позади короля она нарисовала... что-то. Двух высоких и очень худых существ, в плащах с разрезами, лежавших прямыми складками, будто сделанных из стекла. Над жесткими высокими воротниками у каждого из существ вместо головы парил большой символ — замысловатое переплетение множества линий и плоскостей, изгибавшихся под немыслимыми углами.

Шаллан не могла прийти в себя от потрясения. Почему она нарисовала этих существ? Что ее заставило?..

Юная художница вскинула голову. В коридоре было пусто. Твари вовсе не часть Образа, который она запомнила. Ее рука просто их нарисовала, повинуясь собственным желаниям.

— Шаллан? — спросила Ясна.

Девушка инстинктивно отбросила уголек и смяла лист свободной рукой:

— Прошу прощения, светлость. Я увлеклась разговором. Рисунок получился неряшливым.

— Дитя, позволь нам хотя бы взглянуть на него, — сказал король, вставая.

Шаллан крепче сжала кулак:

— Прошу, не надо!

— Временами она темпераментна, как все художницы, — со вздохом пояснила Ясна. — И ничего с ней не поделаешь.

— Ваше величество, я нарисую другой, — пообещала девушка. — Мне так жаль!

Он пригладил редкую бороду.

— Ну что ж, ладно. Я собирался подарить его внучке...

— Вечером будет готово, — заверила Шаллан.

— Это было бы замечательно. Тебе точно не нужно, чтобы я позировал?

— Нет, ваше величество, не нужно. — Сердце художницы все еще колотилось, она не могла выбросить из головы те две перекошенные фигуры и потому сняла еще один образ монарха. Пригодится для более подходящего портрета.

— Что ж, — сказал король. — Кажется, мне пора. Я хочу навес­тить один из госпиталей. Можешь прислать рисунок в мои покои, но не спеши. Честное слово, я не расстроен.

Шаллан почтительно присела, все еще прижимая к груди комок бумаги. Король и его свита удалились; вошли паршуны, чтобы унес­ти обеденный стол.

— По-моему, ты еще не допускала ошибок в рисунке, — заметила Ясна, снова усаживаясь за письменный стол. — Особенно таких ужасных, чтобы из-за них уничтожать всю работу.

Девушка покраснела.

— Что ж, думаю, даже мастер может ошибаться. Разрешаю тебе посвятить следующий час труду над правильным портретом его величества.

Шаллан посмотрела на испорченный набросок. Существа были просто ее фантазией, порождениями рассеянного внимания. Только и всего. Плод воображения. Наверное, в ее подсознании кроется что-то, что ей хотелось бы выразить. Но как же истолковать эти фигуры?­

— Я заметила, что ты, разговаривая с королем, вдруг приостановилась, — промолвила принцесса. — Что ты хотела ему сказать?

— Кое-что неприличное.

— Но умное?

— Когда момент упущен, умное замечание уже не кажется таким потрясающим, светлость. Это была просто глупая мысль.

— И ты заменила ее пустым комплиментом. Думаю, ты неправильно поняла то, что я пыталась объяснить, дитя. Мне бы не хотелось, чтобы ты молчала. Быть умной хорошо.