— Да, в основном рисую пока, карандашами, пастелью. Не могу остановиться. Как маньяк какой-нибудь. — Мила говорила вполголоса, она сидела на заднем сиденье и держала Ванечку на руках. — А ты теперь не обвиняешь, а защищаешь?

— Это без разницы. Я же защищаю закон в любом случае. Людей я и раньше защищал. И теперь обвинить могу.

— Я виновница этих перемен, да?

— Да, графинечка… Ради тебя… — Палашов смотрел на дорогу, но Мила видела в зеркало заднего вида, как лицо его смягчается. — Прости меня. Я боялся к тебе приближаться. Я стал таким несдержанным с тех пор, как мы познакомились. Выше моих сил отказываться от тебя, понимаешь? Особенно, когда ты так близко… — Он нахмурился. — Душа наизнанку, тело накалено до предела, а тебе в ответ: «Нет! Стой! Возьми себя в ежовые рукавицы и держи в них». Только не с тобой! Я тебя даже в щёчку чмокнуть не могу — боюсь не сдержаться. Очень трудно выбирать между безумием и ещё большим безумием. Тоска чуть не сожрала меня. Теперь, кажется, ты можешь снять запрет? Поэтому я пришёл.

— Если бы ты только пришёл ко мне раньше, я порвала бы и выбросила все твои рукавицы. — Голос девушки дрожал, она старалась не разреветься. — Я теперь хорошо знаю, что такое тоска и безумие. Урок получен сполна.

— Прости… Слава Богу — всё! Этому конец! Завтра — в загс, и тебе больше не избавиться от меня. Будем любить друг друга, когда нам Ванька разрешит. Ванька, ты нам разрешаешь?

— Тише. Пока разрешает. Он спит.

— Ха! Уснул? Опять? Сколько он проспит?

— Часа два. Потом — сиська, общение с мамкой и… папкой. Зарядка с массажем и снова баиньки. Он пока очень много спит. А вот ночью… когда у нас, у взрослых, самый сон… тогда-то и начнётся представление. У него всё больше по ночам животик болит.

— Вот мы и дома!

Палашов пристроил «девятку» неподалёку от единственного подъезда серо-голубого двенадцатиэтажного дома. Люди были в отпусках на дачах вместе с машинами, поэтому с местами было меньше трудностей. Счастливые родители, стараясь не шуметь, покинули автомобиль, при этом отец взялся за сумки, тогда как мать несла на руках дитя.

Войдя в лифт, они погрузились в мир настенных надписей и остатков запахов от кратковременных посетителей. Какие ароматы только здесь не перемешались: приятные духи, сигаретный дым, вонь подмышек, мочи и псины. Каждый из жителей и, чувствовалось, что не только, оставил частичку после себя в замкнутом пространстве. Жених и невеста переглянулись. Она поморщилась, он поднял брови и пожал плечами.

— Тоже на седьмом? — Мила увидела, как Евгений одним освобождённым от ноши пальцем нажимает кнопку под цифрой семь.

— Ага. Представляешь? Опять седьмой.

Когда лифт поднял их, мужчина поставил возле двери в квартиру сумки, осторожно забрал малыша на руки, меняя его на ключи.

— Давай, открывай. Тренируйся. Ты же теперь здесь живёшь.

Мила довольно ловко справилась с замками.

— Мне повезло с этой квартирой, — вполголоса посвящал в дела Палашов. — Её недавно отремонтировали и, как видишь, подъезд тоже. По лифту, правда, этого не скажешь.

— Может быть, ты ответишь, это не моё дело, но я всё же спрошу: а откуда деньги на такую роскошь?

Мила как можно тише открыла дверь, за ней затаилась ещё одна — внутренняя.

— Ты хочешь знать источники моих доходов?

Девушка, успешно одолев и вторую дверь, вошла, мужчина — за ней. Она тихонько переняла малютку обратно на руки.

— Это твоё право. Так, иди до конца по коридору и там увидишь дверь в комнату. В ней будет спать Ванечка. Там есть и диван, где ты сможешь кормить его, переодевать и спать с ним, если понадобится. Или я смогу это делать.

Мать и дитя отправились в указанном направлении, а новоиспечённый отец занёс в дом сумки с вещами, которые временно разместил в коридоре. Мила задержалась в комнате недолго, потому что там было предусмотрительно всё готово для приёма малыша. Она вернулась в коридор, чтобы снять удобные мягкие замшевые туфли. Евгений уже разулся, но задержался, открывая её сумку с домашними тапочками.

— Ну, слушай, — сказал он, обувая её в тапочки, с нежностью прикасаясь к пяткам. — Я работаю. Да ты это очень скоро почувствуешь. — Он поднялся в полный рост и смотрел на неё доверительно. — Платят посолиднее, чем следователю. Я сдаю родительскую квартиру. Пусть там не Москва, но всё же доход. И у меня есть кое-какие сбережения со времён моей холостяцкой жизни. Всё это теперь ваше, твоё и Ванечкино.

— Спасибо. — Мила смущённо улыбнулась. — Ты, как всегда, предельно откровенен. Я — мыть руки.

Мила неспешно двинулась туда, где, по её мнению, находилась ванная. Евгений тенью последовал за ней. Он, предвосхищая и тем самым избавляя от поисков, направил её руку с вытянутым указательным пальцем на нужную клавишу тройного выключателя. Девушка вошла, включила воду и принялась намыливать руки. Она произнесла:

— Правда, в квартире очень уютно и чисто. — Мила посмотрела на него в зеркало и улыбнулась. — Я и мечтать не смела… Сон!

Евгений ничего не ответил, только прижался к её спине всем телом. Он хотел, но боялся закрыть глаза: а вдруг это, правда, опять только сон? И он смотрел, как заворожённый, через её плечо на утончённые совсем не загоревшие кисти рук, которые она намыливала какими-то особенными движеньями. Протянул с двух сторон от Милы руки и подставил их под струю прямо под её ладошками. Намылил их, обхватил её пенные пальчики в свои, как в бутоне наружные лепестки обхватывают внутренние, нежно скользил по ним, поглаживал. Он поднял глаза к зеркалу и не узнал себя. Их взгляды встретились в отражении. Он видел, как глаза её тлеют, меняют цвет, как меняется изгиб губ в жажде поцелуя, как голова откидывается к нему, как взволнованно вздымается располневшая грудь под рюшевым белым воротником. Его тело затвердело и взбугрилось у неё на пояснице. Он направил бутон рук под воду, продолжая переплетать пальцы и гладить. Эта близость и невинные живописные ласки распалили их не на шутку.

— Женька, надо сумки разобрать, — едва слышно зашептала она непослушным ртом.

— Потом… Всё потом… —