искушали, щекоча, его губы, шептали ей в ухо и опускались к шее, которая невольно отдавалась им.

Не прерывая ласк, он выключил одной рукой воду и развернул Милу к себе.

— Можно я тебя искупаю? — cпросил он хриплым голосом.

— Но я…

Он положил ей кончики трёх пальцев правой руки на губы, останавливая слова.

— Тш-ш-ш… Я хочу…

Нетерпеливыми пальцами он путался в маленьких пуговках блузки, что вызвало улыбку у обоих.

— Женя, мне кажется, ты не сможешь меня сейчас купать. Может быть, позже?..

— Ты права, конечно…

Он нагнулся и жадно припал губами к её губам в искромётном, слишком долгожданном поцелуе, в поцелуе со скрежетом зубовным. Их закрутил бешеный вихрь — только пуговицы отлетали в разные стороны, ударяясь о кафель и чугун. Его жадные губы хотели бы поглотить каждый сантиметр её трепетного тела. За пуговицами посыпались белые блузка и рубашка, бежевая юбка и того же цвета брюки. Влажные руки обоих бродили по телам друг друга, словно неприкаянные странники, задерживаясь на секунду то тут, то там, словно ища и не найдя чего-то, снова начинали бег. Мила не выдержала и поймала за волосы буйную голову любимого, заглянула ему в глаза и нашла одни только неукротимые чувства.

— Женька, — выдавила она, — мне страшно. Сбавь обороты.

Она отпустила его и прильнула к его груди взъерошенной головой.

Тогда он подхватил её на руки и вынес из ванной. Он положил её на разобранный диван, укутанный в свежую однотонную персиковую постель, и закатал в одеяло. Посмотрел на неё заболоченными страстью глазами и сказал:

— Я сейчас, графинечка…

И вышел из комнаты. Она слышала, как его босые ноги зашлёпали в ванную, послышался шум воды, который быстро стих, топот босых ног приближался. Евгений был совершенно нагой и возбуждённый, но его ничего не смущало. Он лёг на постель слева от Милы, по-прежнему закутанной в одеяло, повернулся на бок к ней лицом и подставил под голову руку на локте. Остатки влаги на лице говорили о том, что он умывался.

— Да ты бесстыдник! — искорки смеха прыгали у Милы через переносицу.

— Разумеется, — улыбнулся он. — Бесстыдник, развратник. Но меня в этом случае извиняет одно: я влюблён.

— И, правда, чего смущаться при таком красивом теле?

— Разговоры об этом меня смущают больше, чем нагота. Ты намного красивее! Ты давно смотрелась в зеркало?

— Давно.

— Так вот я тебе скажу: ты очень красива! После родов ты стала ослепительно красива!

Она смутилась и бросила взгляд на постель. Он поймал её взгляд.

— Ты думаешь, почему я не убрал постель?

— Да. Ты нарочно это сделал?

— Я просто хотел показаться бесстыдным разгильдяем. — Он улыбнулся. — Я не хотел тратить зря ни одной секунды. Зато теперь ты можешь сразу заняться приручением обезоруженного врага.

— Почему врага? — удивилась Мила.

— Да потому что ты меня боишься и думаешь, что я способен причинить тебе боль. Если хочешь, я оденусь, и между нами сегодня не будет происходить ничего такого, чего ты опасаешься. Я столько терпел. Как думаешь, выдержу ещё денёк?

— Всё не так. Я совсем тебя не боюсь. Ты единственный, с кем мне было так хорошо и спокойно в самый трудный период моей жизни. И я очень хочу стать твоей. Иначе зачем я сюда приехала?

— Ты приехала сюда, потому что нам не жить друг без друга. Дотронься до меня, пожалуйста. Я буду тихим и послушным.

— И вправду, прекрасный нагой бесстыдник! — мимолётно улыбнулась девушка. — Дай мне один из тех пылающих цветов, что, я вижу, ты поставил для меня в вазу.

Евгений протянул руку к тумбочке и вытащил из букета одну алую розу. Он передал её девушке. Она кокетливо понюхала лепестки и провела бутоном от его ярёмной впадины до паха. Он перехватил цветок и отбросил со словами:

— Никакие розы не заменят мне тепло твоих рук. Я хочу чувствовать их. Только тебя, только твои руки…

Тогда Мила придвинулась к нему и дотронулась до его гладковыбритой щеки. Он потёрся щекой о её ладонь. Глаза его были серьёзными и смотрели девушке прямо в лицо. Она прикоснулась пальцами к его губам, влажным и горячим. Он поцеловал их и игриво куснул. Она перенесла руку на крепкую шею. Он прикрыл глаза. Мягкая, нежная, почти невесомая рука путешествовала по плечу, предплечью.

— Покажи тот шрам на руке.

— Твой шрам?

— Да. Я виновата…

— Нет, — перебил он. — Это любимый шрам — он напоминает о тебе.

Он перевернулся на спину и протянул ей руку, которой прежде подпирал голову. Мила придвинулась ещё ближе, легонько двумя пальцами повторила рисунок шрама, нагнулась и поцеловала его.

— Тогда ты тоже поцеловала рану, помнишь? Прямо через бинт. А рука и правда быстро зажила.

— Признайся, ты просто не обращал внимания на неё.

— Угадала. Хотя приходилось иногда перевязывать.

— Он похож на ствол безжизненного дерева.

— Сейчас оживим.

Палашов отвернулся, чтобы подобрать с пола откинутую туда розу. Повернувшись обратно, он воткнул один из шипов рядом со шрамом на глазах изумлённой Милы. Поймав её взгляд, он сказал:

— Ну, можно ножом…

Мила в сердцах откинула его руку и хлестнула его отнятой розой по груди.

— С ума сошёл? Ты за кого меня принимаешь?

Он смеялся.

— Люблю, когда ты сердишься, маленькая злючка!

Евгений стремительно и внезапно схватил её руку и направил туда, где трепетал живой ствол его тела.

— Ты нахал и хулиган! — щёки её зарделись. — А если я не хочу этого делать?

Но она уже поглаживала нежными движениями тонкую разгорячённую кожу.

— Конечно… Но ты должна приручить врага… Познать все опасности…

Взгляд его стал таким тяжёлым, что Мила едва могла его выносить. Она покраснела ещё больше, но не остановилась. Она душила его в ладони. С губ мужчины сорвался стон, и тут же он остановил её руку.

— Перестань… пожалуйста…

— Но тебе же хорошо… — возразила она