Как и Хэдли, Полин и Марта, Мэри родилась на Среднем Западе, но ее жизненный опыт был совершенно другим. Ранние годы Мэри были суровыми; она появилась на свет в 1908 году в Уолкере, в штате Миннесота, на озере Лич, и выросла в маленьком городке Бемиджи. Отец Мэри, Том Уэлш, был лесорубом, а летом вставал за штурвал колесного парохода «Нортленд» и выезжал на озера с туристами на однодневные экскурсии. Нередко его пароходик волочил за собой боны из бревен, когда после бурь, валивших белые и норвежские сосны, озера были завалены лесом. Мэри любила плавать на корабле вместе с отцом; ее мать, Аделина, обычно оставалась в Бемиджи. После окончания школы Мэри поступила в местный педагогический колледж, но честолюбивую девушку влекла к себе жизнь в большом городе. Под впечатлением рассказа редактора бемиджийского «Пайонира», Мэри уехала в Северо-Западный университет в одном из пригородов Чикаго, где поступила на факультет журналистики. Здесь она встретила своего первого мужа, студента школы драмы Лоуренса Кука. Однако колледж Мэри не закончила и поступила работать в профессиональный журнал для флористов. Брак вскоре распался. Скоро Мэри пробилась на должность с «газетной потогонкой» и потом вырвала себе работу помощницы редактора светской хроники «Чикаго дейли ньюз».

В свою первую поездку в Европу Мэри поняла только то, что хочет остаться здесь, и попросила самого лорда Бивербрука помочь с работой в лондонской «Дейли экспресс». Лорд предложил ей переспать, но Мэри отказалась. В конце концов она нашла себе работу и в 1938 году переехала в Лондон, где вела оживленную личную жизнь в окружении новых знакомых, в основном корреспондентов из других изданий Бивербрука. Среди них был австралиец Ноэль Монкс, писавший для конкурентной «Дейли мейл» (и освещавший для этой газеты гражданскую войну в Испании, по рассказу Мэри), за которого вскоре она вышла замуж. Некоторое время Мэри работала в Париже и переезжала из одной европейской столицы в другую, делая репортажи о начале войны. С Ноэлем они нередко находились в разлуке. Вскоре, через посредство редактора Уолтера Гребнера, знакомого Мэри по Чикаго, она получила работу в лондонском бюро изданий Люса – «Тайм», «Лайф» и «Форчун». Мэри приступила к исполнению обязанностей 10 июля 1940 года, в первый день битвы за Британию.

Работа в организации такого уровня наделила ее престижным статусом. Мэри стала уважаемым репортером, сумев справиться с превратностями военного времени в Лондоне с профессиональной ловкостью и хорошим настроением, перемежая пресс-конференции Черчилля с отдыхом на выходных в загородных домах. Ирвин Шоу стал лишь одним из ее многочисленных бойфрендов, которые в большинстве своем были лондонскими журналистами.

У Мэри был также роман с бригадным генералом Робертом Макклюром (женатым), который с 1941 года занимал должность военного атташе в американском посольстве в Лондоне. Примерно в те дни, когда Мэри познакомилась с Эрнестом, Макклюр был назначен главой разведки всего Европейского театра военных действий. Под его началом было создано подразделение психологической войны при штабе верховного командования союзных экспедиционных сил. Как-то раз, в начале 1944 года, Мэри лежала в постели с Ирвином Шоу, когда генерал стал барабанить в дверь ее квартиры, приказывая впустить его. Они с Шоу ужасно испугались: Ирвин потому, что «осознавал субординацию» и прекрасно понимал, что генерал с ним сделает, а Мэри потому, что Макклюр был дико ревнивым. Все же ей удалось убедить генерала уйти.

Встреча с Эрнестом Хемингуэем, которому тогда было сорок пять, вовсе не стала знаменательным событием в жизни тридцатишестилетней Мэри Уэлш. Не считая журналистов – Бивербук, в конце концов, был одним из них, – она была знакома со многими успешными писателями. Она прекрасно знала Марту Геллхорн и считала ее коллегой – несмотря на то что Марта издавала художественные книги и была хорошим другом Элеонор Рузвельт. Довоенный Лондон, в том, что касалось Мэри, был идеально ровной игровой площадкой, и она с легкостью могла заменить Марту в качестве объекта привязанности Эрнеста.

Однако сам Эрнест был озабочен другой проблемой, когда ухаживал за Мэри. В первом из двух стихотворений, посвященных Мэри (один биограф справедливо и убедительно говорит о том, что это «худшее, что он написал»), Эрнест говорил о головной боли, от которой начал страдать после черепно-мозговой травмы, как будто о человеке, и называл болезнь верным другом. Мы можем судить по «Первому стихотворению к Мэри» и «Второму стихотворению к Мэри», первым стихотворным произведениям, написанным им с 1935 года, о том, какой вред причинила Эрнесту травма головы. Первое едва ли вообще можно назвать стихотворением: Эрнест делает разрыв строки только в первых восьми строчках, это примерно одна девятая часть стиха, а далее пишет без переноса строки – то есть в прозе. Так или иначе, это странное посвящение, поскольку Эрнест упоминает Мэри единственный раз в предпоследнем абзаце, где он говорит о том, что наступает час, когда он слышит, как она входит в его гостиничный номер и шепотом спрашивает, можно ли ей войти. В других строках он пишет о своей охоте на подводные лодки, о том, как он скучает по тому времени – своему катеру и команде, и как «тоскует» по таким людям, как Паксчи, который был игроком в джай-алай и членом его команды. Дважды Эрнест упоминает Уинстона Геста, называя его прозвищем «Волчара»: последний абзац «стихотворения» начинается тем, что автор просит Волчару не волноваться. Эрнест пишет, что никогда не позволит головной боли узнать, какими долгими кажутся промежутки между вылетами с Королевскими ВВС, чтобы не задевать «самолюбия» боли. И точно так же, как Марта проигнорировала свидетельства о чувствах Эрнеста к ней в характеристике Дороти Бриджес из пьесы «Пятая колонна», так и Мэри, кажется, не услышала звоночка в этой причудливой самодовольной поэме, написанной якобы для нее.

* * *

Лишь небольшая группа корреспондентов была допущена на пляжи Нормандии в День высадки десанта союзников и, при всем их высоком репортерском мастерстве, ни Мэри, ни Марты, ни Эрнеста среди этих корреспондентов не было. Марта подобралась ближе всех, заперевшись в санузле на корабле Красного Креста, который направлялся в Нормандию. Она высадилась на берег у Омаха Ред 7 июня – на второй день операции – и стала помогать переносить раненых на корабль. Мэри, отправленная с заданием на авиабазы в День высадки союзников, утешалась тем, что ей принадлежала единственная статья с указанным авторством в журнале «Лайф» с полей Европейского театра войны в течение недели после начала операции.

Сам Эрнест в исторический день был всего в нескольких ярдах от пляжей Нормандии. Поздним вечером 5-го числа он поднялся на борт «Доротеи М. Дикс». Около двух часов ночи, с большой осторожностью, чтобы не причинить вреда травмированным коленям, его опустили в висячей люльке на другое судно, «Эмпайр энвил», откуда он планировал наблюдать за высадкой десанта. Незадолго до восхода солнца Эрнест пересел с этого судна, теперь не опасаясь за свои колени (а может быть, не желая больше привлекать к себе внимания), на десантный катер, которым командовал лейтенант Боб Андерсон. Позади катера стояли линкоры «Техас» и «Арканзас» и палили в сторону берега с таким грохотом, «как будто кто-то бросал в небо целые железнодорожные составы», как напишет Эрнест позже. Эрнест тщательно изучил карты и с наступлением дневного света распознал ориентиры, идентифицировавшие их цель: сектор «Фокс Грин» на пляже Омаха-Бич. На берегу Эрнест увидел горевшие танки и усеянные телами раненых и мертвых пляжи. На воде покачивались суда всех мастей. Андерсон попытался высадить людей на землю, но вызвал сильный огонь и сдал назад. Эрнест различил пехотинцев, которые карабкались по утесам, как ему показалось, мучительно медленно. Высаживающиеся войска попадали под пулеметный огонь и подрывались на минах, но многие немецкие доты взлетали на воздух под огнем эсминцев, стоявших за десантными катерами. Наконец командиру удалось высадить людей на берег, а Эрнест остался на борту, намереваясь вернуться на «Дикс».