Соперничество Эрнеста и Марты резко усилится в 1942 и 1943 годах. Но это был лишь один штрих, указывающий на ухудшение отношений в браке, которые, как и банкротство, описанное одним персонажем из романа «И восходит солнце», поначалу было постепенным, а затем внезапным. И они оба демонстрировали болезненное понимание, что рискуют потерять то, что когда-то было очень важным для них. «Мой мужчина – тоже сущий дьявол, – говорила Марта подруге. – Два человека не могут жить вместе, сохраняя какой-либо порядок или здоровье, если оба сущие дьяволы, поэтому ради взаимного блага и ради гостей оба должны успокоиться». Другими словами, Эрнест и Марта заключили молчаливое соглашение, что ни один из них не станет выходить из себя – просто потому, что другой тоже выйдет из себя. Даже при том, что мы знаем о склонности Марты обращаться ко всем «дорогой» и «дорогая» и проявлять теплоту в своих письмах, мы должны отметить, что сохранившаяся переписка между Эрнестом и Мартой, относящаяся к этому времени, в особенности полна нежности, любви и часто мечтательной грусти, в которой ощутима, как это ни странно, ностальгия по настоящему. Так, в июне 1943 года Марта написала Эрнесту длинное письмо, назвав его «Баг, радость моя». Она говорила, что хочет быть молодой и бедной и жить с ним в Италии – такой она чувствовала себя с ним в их первую зиму в Мадриде: «Хотела бы я, чтобы мы могли бросить все прямо сейчас, – писала она, – престиж, имущество, положение… и чтобы мы могли чудом вернуться под арку в Милан, и ты, такой нахальный в мотоциклетной коляске… Я бы отдала все, что есть сейчас, чтобы быть молодой и бедной с тобой… пусть трудные дни, но всегда наполненные тем светом, который идет от того, что нет уверенности, нет надежды, нет веры в вещи, которые сейчас у нас в изобилии». Она не уточняла, что именно изменилось после первых двух лет брака. Да и не нужно было.

В том же месяце Эрнест написал Марте унылое, искреннее письмо, умоляя ее не разочаровываться в нем. Она ясно дала понять, что не одобряет происходящее в «Финке» – охоту на подводные лодки, пьянство и больше всего то, что он прекратил писать. Карлос Бейкер отмечал, что тем летом Эрнест вновь серьезно начал пить. Он часто заходил во «Флоридиту», где незнакомцы иногда узнавали его, выбегали купить книгу и просили поставить на ней автограф. Создавая портрет Томаса Хадсона, автобиографического героя романа «Острова в океане», изданного после его смерти, Хемингуэй так описывал его день:

В баре «Флоридита» Эрнест чувствовал себя важной персоной, он окружал себя людьми, с которыми ощущал себя именно так. Грег описывал «просто невероятное пьянство» в те годы. Однажды вечером Марта настояла на том, что сама поведет машину домой в «Финку», потому что Эрнест был не в состоянии сесть за руль. Он ударил ее по лицу, и она сбросила скорость до десяти миль в час. Чувствуя отвращение, Марта медленно и осознанно направила автомобиль в канаву, оставила Эрнеста там и вернулась в «Финку» пешком. Иными вечерами, как рассказывал Грег, «папа просто с ума сходил, но он мог себе это позволить, потому что Хуан (шофер) доставил бы машину домой. Поэтому он мог напиваться как хотел». Грег говорил, что ни разу не видел, чтобы отец тогда работал. Тем летом отец выходил к мальчикам с виски и содовой около десяти утра. Он разрешал Патрику, которому тогда было пятнадцать, и Грегу (которому было двенадцать) пить все, что они хотят, и предлагал им «Кровавую Мэри», если накануне они выпили слишком много.

Марта обращала внимание на хвастовство Эрнеста и байки, многие из которых, и она знала об этом, были придуманными, а другие он повторял без устали весь вечер. Его слушатели не возражали; они все больше ждали, что человек, которого они называли Папой, будет рассказывать им о собственном героизме. И они тоже были пьяными. Игроки в джай-алай водили компанию с богатыми плейбоями, вроде Уинстона Геста и Томми Шевлина, которых Эрнест знал со дней на Бимини, и все они соперничали за благосклонность Папы. Один из позднейших очевидцев отмечал, что Эрнест «требовал от людей в досужие часы старательного низкопоклонства – нуждался в нем, жаждал, наслаждался им, упивался им». Если он не получал этого внимания, то немедленно выходил из себя. Арнольд Гингрич, позднее ставший его редактором в «Эсквайре», отмечал, что, «пока окружавшие его поклонялись ему и обожали его, они были великолепны. В ту же минуту, когда они переставали это делать, он пытался найти других, тех, кто будет его обожать». Марта в позднейшем письме тоже отметит потребность Эрнеста во внимании и поклонниках. Эрнест интересовался всеми, говорила она – но здесь заключалась ловушка. «Он ощущает чрезмерную потребность быть любимым всеми, и особенно всеми случайными незнакомцами, которых он заманивал в ловушку своей заинтересованностью… хотя на самом деле ради них он даже не пукнул бы. Он любил прибирать людей к рукам; они превращались в боготворящих его рабов (он любил боготворящих рабов), а он внезапно, без предупреждения, набрасывался на них».

Когда Марта уезжала в служебные командировки, жизнь в «Финке» становилась хуже. В письмах того периода Эрнест нередко писал о том, что провел ночь в компании одних кошек на полу в гостиной, на филиппинских соломенных циновках, которые они с Мартой привезли с Дальнего Востока. Марта жаловалась, что кошки слишком быстро размножаются и что запах от них становится все сильнее, но Эрнест поклялся, что убьет их, прежде чем сделает то, что предлагала Марта, и кастрирует котов. В ее отсутствие скапливались журналы и газеты, а пустые бутылки из-под вина и стаканы загромождали почти все свободное пространство. Все чаще Эрнест довольствовался тем, что, возвращаясь после охоты на подводные лодки, часами слушал свой роскошный проигрыватель «Кейпхарт», развлекавший компанию по вечерам. Но чаще он, как сказал Эрнест Арчи, чувствовал себя «чертовски одиноким».

Пока Марта жила в «Финке», они все время ссорились. Она жаловалась, что Эрнест не принимает ванну, и возражала против того, что он гуляет по всей Гаване босиком, в одной и той же одежде день за днем. Эрнест, в свою очередь, обвинял ее в том, что она слишком брезглива – эту шутку они часто повторяли в поездке по Китаю, только теперь она уже не казалась смешной.

Но в большинстве случаев они ссорились из-за его нежелания участвовать в войне в том или ином качестве. Патрик Хемингуэй вспоминал, что отец «очень неохотно» уходил на войну «в любом качестве». Дело было не в том, что Эрнест не думал о войне – а в том, что все его раздумья ограничивались «Фабрикой шпаны» и операцией «Одинокий». Хотя он искал и другие возможности принести фронту пользу. Примерно в то время, когда операция по охоте на субмарины была завершена, Эрнест написал Маклишу, который теперь работал библиотекарем Конгресса, с вопросом, можно ли официально прикрепиться в качестве писателя к какому-либо роду войск. Он имел в виду не пропагандистскую работу, а такую, чтобы после войны «оставалось что-нибудь хорошо написанное». Маклиш знал, что Эрнест имел в виду, когда упомянул Сэмюэля Элиота Морисона, которого взяли в военно-морской флот на должность историка. Арчи вызвался поговорить с помощником госсекретаря Джоном Макклоем по вопросу предоставления подобной должности Эрнесту, но, по-видимому, ни Эрнест, ни Арчи не довели дело до конца.