а поваренок таскал кожушок, перехваченный на поясе веревкой. Юный растрепа с растерянной улыбкой и вечно напуганным взглядом, словно готовый в любой момент дать стрекача, что, собственно, и происходило каждую ночь, за исключением разве тех, когда у квартирмейстера с перепою уже не стоял хрен. Был еще лекарь; тот походил на повара, только в волосах торчали два пера, а обернут он был в четыре гепардовые шкуры, опоясанные кушаком, куда был заткнут ятаган, – спрашивается, зачем ятаган лекарю? Пару раз он выныривал наверх глотнуть воздуха, но затем, видимо, решил, что внизу воздух целительней, и наверху больше не объявлялся.

Что до остальных, то их было то ли десять, то ли девять – все похожие друг на друга, одни босые и в белых штанах, которые они для удобства закатывали, другие тоже босые и в белых юбках, а иногда и без них; все без рубах. А в жаркий день и те и другие без штанов.

Ну и наконец кормчий – последний, кого я видела перед отходом ко сну, и первый, кого заставала по пробуждении; ночью он стоял на носу, а днем на корме. Судя по говору, родом он был из Малакала, хотя чекия на голове из земель, что над Песчаным морем. Не старый, с лицом гладким, как у юноши, и почти без волос, даже на бровях – но и не молодой, судя по мрачно-серьезному взгляду многое повидавшего. Кроме капитана, он был единственным, с кем я не прочь была перемолвиться, отчего и последовала за ним на нижнюю палубу. Свою дверь он открыл как раз в тот момент, когда я подняла руку, чтобы постучать.

– Магия или судьба? – спрашивает он с улыбкой.

Здесь горят восковые свечи, а еще два светильника с рыбьим жиром. Помещение во всю ширину от борта до борта; должно быть, самое большое на корабле. То, что кормчий здесь один, без капитана, подтверждает все мои догадки о редкостной мудрости этого человека. Комната наполнена таким количеством бумаг, карт и свитков, а еще башен из книг, которые того гляди рухнут, что кажется на корабле одновременно самой укромной.

Еще двоих жильцов я обнаруживаю только тогда, когда они начинают летать вокруг, изучая мое лицо и глаза; один даже приземляется мне на плечо, но тут же снова взлетает. У того, что глазеет, синяя кожица и синие же крылья с отметинами, похожими на руны, а тот, что слетает с плеча, жемчужный и с зелеными крыльями. Оба размером с мое предплечье.

– Ух ты! Как это вы кормите юмбо на море?

– А вот, полюбуйся. Без личинок, сверчков и саранчи приходится довольствоваться личинками червей, коих на корабельном камбузе предостаточно.

Юмбо, обе женского пола, смотрят на него так, словно их сейчас вырвет. Крылышками они машут так быстро, что походят на танцующие в воздухе шары света.

– Да нет, вру. Они просто тырят мою рыбу. Одна рыбина весит больше, чем они, вместе взятые. Никто даже не предупреждал меня о такой их прожорливости.

– Понятно. Стало быть, невольницы?

Кормчий громко смеется, а крылатые создания возмущенно шипят.

– Ах если бы. Жёнки.

Он чувствует, что у меня к нему уйма вопросов, и смотрит так, словно готовится на них ответить.

– Какой, интересно, прок от четверти астролябии? – спрашиваю я, указывая глазами на прибор, и теперь уже он смотрит так, будто у него есть вопросы.

– Похвальная наблюдательность, – кивает он, беря устройство в руки. – Замечено верно, но с некоторыми оговорками. Это устройство называют также квадрантом. Он более полезен. Над здешними водами нет Полярной звезды, по которой можно ночами отслеживать путь, поэтому днем мы должны следовать по солнцу. Признаться, удивлен твоими познаниями в этих материях.

– Исходящих от бинтуина?

Смех кормчего красноречиво говорит: «Не держи меня за дурака».

– Тебе повезло, что наш квартирмейстер падок только на дырки привязанных к ним мальчиков.

Он проходит мимо меня и берет какую-то карту. Юмбо ухватывают ее за оба конца и растягивают на единственно свободном месте на стене. Кормчий прикрепляет карту гвоздями и начинает водить по ней пальцем от земли к земле.

– Смотри сюда. Ты думаешь, почему мне на этом корабле платят больше всех, кроме капитана? На восток или запад может ходить любой кормчий: всё, что для этого нужно, это деревяшка да кусок веревки. А вот с юга на север и обратно? Правильно, лишь немногие. Большинство мореходов, даже хороших, просто идут по солнцу или от него, а в остальном наугад, что плохо и для корабля и для команды. Девятидневное плавание на девятой неделе перерастает в мятеж.

– Ты мне это говоришь, потому что…

– Не держи меня за дурака. Я хочу знать, почему этого не видят другие.

– Чтобы быть мужчиной, нужно не так уж много.

– А мужчинам об этом известно?

Он смотрит на меня так, словно это игра, в которую он не играет, но ему любопытно взглянуть, кто же в ней одерживает верх. Впервые за всё время на корабле я снимаю со своего лица куфию[40]. Кормчий поднимает бровь и улыбается, своей лукавинкой говоря, что я выгляжу лучше, чем он предполагал. Давненько мне не приходилось отмечать, как мужчина оценивает мою внешность.

– Как скоро тебе нужно добраться до Омороро?

– Капитан говорил, путешествие займет девять дней.

– Вот как? Капитан объявил себя кормчим?

– Тогда сколько?

– Зависит от того, когда эта борода снова начнет ко мне прислушиваться. Пока он этого не делает. Но ты – я ведь уже говорил, что вчитываюсь в явления и вижу то, чего не желает показывать небо. Например, что на тебе сейчас оружие. Ты, должно быть, знаешь, что каджала[41] тоже имеет свой запах, но надеешься, что здесь это никому невдомек. Мне уже заранее жаль того, кого ты разыскиваешь.

Он усаживается, довольный тем, что мне высказал.

Кормчий делает многое, но более всего он высматривает. Что бы ни случилось на море по воле неба, волн и ветров или от действий людей, он всё это чует заблаговременно.

День девятый. В этот день мы уже должны были подойти к Омороро. Попеле, похоже, не замечает, что мы сбились с курса. Тут я вспоминаю, что она не из тех, кому по нраву морские воды, а значит, она обо всем в неведении. Капитан с кормчим бранятся до хрипоты, а команда поглядывает на меня с плохо скрытой плотоядностью. Знают ли о моем местонахождении сангомины, меня уж и не заботит. Ночь я провожу без сна, а перед следующей даю себе установку успеть проснуться