Я видел, что Ф. Ф., крайне раздражавший Босса, сумел посеять в нем зерно сомнения. Именно такими сентиментально-героическими доводами Ф. Ф. прикрывал свою ненасытную жажду личной славы. Вполне вероятно, он и сам в это верил.

Джон Маккарти просто был готов делать то, что скажет Босс. У него нет особых устремлений, разве что следить за своим сном и за каждым потраченным пенни, зато есть природный дар – изображать на сцене эмоции, которых он не испытывает.

Босс жестом велел Ф. Ф. замолчать и приготовился вынести решение, но вдруг я заметил на этой стороне сцены шестого человека.

Во вторых кулисах, позади нашей компании, стояла темная фигура, похожая на замотанную в мешковину рождественскую елку с большим шлемом на верхушке: форма его угадывалась, несмотря на покрывало. Я схватил Босса за руку и молча указал на фигуру. Босс проглотил витиеватое ругательство, бросился к ней и прошипел:

– Гатри, ах ты, старый козел! Сможешь выступать?

Фигура утвердительно хмыкнула.

Джо Рубенс скривился, как бы говоря мне: «Шоу-бизнес!» – схватил копье с реквизиторского стола и поспешил через сцену, чтобы выйти в роли Марцелла – за миг до того, как взвился занавес и прозвучали первые строки пьесы, тревожные, нагнетающие таинственную атмосферу, сперва громкие, затем стихающие от невысказанного мрачного предчувствия.

– Кто здесь?

– Нет, сам ответь мне; стой и объявись.

– Король да здравствует!

– Бернардо?

– Он.

– Вы в самое пожаловали время.

– Двенадцать бьет; иди ложись, Франсиско.

– Спасибо, что сменили; холод резкий, / И мне не по себе.

– Все было тихо?

– Мышь не шевельнулась[48].

Джон Маккарти пожал плечами и сел. Ф. Ф. последовал его примеру, сжимая кулаки от злости. На мгновение мне показалось очень забавным, что два Призрака из «Гамлета» вынуждены сидеть в кулисах и смотреть на третьего. Я снял пальто и перекинул его через левую руку.

Первые два раза Призрак появляется безмолвно: просто выходит на сцену, показывается солдатам и удаляется. Тем не менее в зале явственно раздался тихий шелест аплодисментов. По-видимому, сидевшие в середине второго, третьего и четвертого рядов приветствовали своего героя-патриарха. Как бы то ни было, Гатри не упал и шел довольно ровно – подвиг, достойный аплодисментов, если бы кто-нибудь из зрителей знал, сколько выпивки плескалось в Гатри. На его плечах словно сидел злой демон с бочонком вместо живота.

Все хорошо, вот только он забыл включить зеленую лампочку внутри шлема. Не слишком большое упущение, по крайней мере для первого выхода. Когда Гатри вернулся и направился в темный угол кулис, я бросился к нему и шепотом сказал об этом. В ответ он обдал меня запахом виски сквозь мутную пелену марлевки и три раза утвердительно хмыкнул: да, он в курсе; да, лампочка работает; да, он включит ее в следующий раз.

Сцена закончилась, и я побежал на другую сторону, пока меняли декорации: следующей был парадный зал в замке. Мне хотелось избавиться от пальто. Джо Рубенс перехватил меня и сказал, что у Гатри не горела зеленая лампочка. Я ответил, что уже позаботился об этом.

– Где он прятался, пока мы его искали? – спросил Джо.

– Не знаю.

К этому моменту уже началась вторая сцена. Ф. Ф., сбросив плащ Призрака, как обычно, играл короля (одна из его лучших ролей), а Гертруда Грейнджер – свою тезку, королеву, и выглядела рядом с ним очень величественно. Под аплодисменты – на этот раз хлопали везде – Босс, в черном дублете и чулках, начал примерно в семисотый раз играть одну из самых объемных и содержательных ролей Шекспира.

Моника по-прежнему сидела на сундуке рядом с распределительным щитом. Мне показалось, что она выглядит бледнее обычного, несмотря на грим. Я сложил пальто, молча уговорил Монику использовать его в качестве подушечки, и сел рядом. Она взяла меня за руку, и мы стали смотреть пьесу из-за кулис.

Через некоторое время я прошептал, слегка сжав ее руку:

– Тебе лучше?

Моника покачала головой, наклонилась ко мне, почти прижавшись губами к уху, и прошептала, быстро и прерывисто, словно не могла держать это в себе:

– Брюс, мне страшно. В театр явилось нечто… Думаю, Призрака играет не Гатри.

– Да нет, это Гатри, – прошептал я в ответ. – Я с ним говорил.

– Ты видел его лицо? – спросила она.

– Нет, но чувствовал, как от него разит.

Я рассказал, что Гатри забыл включить зеленую лампочку.

– Фрэнсис и Джон собирались играть Призрака, пока не появился Гатри. Может быть, ты видела одного из них до начала пьесы и решила, что на сцену вышел не Гатри.

Сибил Джеймсон в костюме актера предостерегающе покосилась на меня: я говорил слишком громко.

Моника на мгновение прижалась губами к моему уху и едва слышно шепнула:

– Я не говорю, что кто-то другой играет Призрака… не совсем. Брюс, в театр явилось нечто.

– Забудь уже об этой спиритической чепухе, – резко сказал я. – И встряхнись.

Тут опустился занавес – закончилась вторая сцена. Монике предстоял выход в сцене с Лаэртом и Полонием.

Когда она принялась говорить – довольно жизнерадостно, – я осторожно пересек сцену за задником. Я не сомневался, что ее подозрения плод нервного возбуждения и фантазий, и все же мне хотелось поговорить с Гатри еще раз и посмотреть ему в лицо.

Когда я завершил свой медленный переход (нужно двигаться довольно медленно, чтобы ткань не выгибалась и не волновалась), я с недоумением увидел за кулисами ту же картину, которую наблюдал после прогулки по барам. Только на этот раз света было намного больше, потому что играли светлую сцену. Реквик сидел за своим столом, глядя на происходящее, словно зритель, которым он, по сути, и являлся. Но за ним снова стояли Фрэнсис Фарли Скотт и Джон Маккарти в импровизированных костюмах Призрака, а также Босс и Джо и яростно о чем-то спорили, на этот раз почти беззвучно.

Я сразу понял, что Гатри опять исчез. Я шел к ним, глядя на их комичные гримасы, и меня разбирал истерический смех при мысли, что Гатри нашел невидимую дыру, о которой мечтает каждый алкоголик: ту, где можно благополучно прятаться и пить, появляясь в реальном мире лишь при крайней необходимости.

Когда я приблизился к ним, Дональд Фрайер (наш Горацио) вышел из-за моей спины, пробравшись за задником быстрее меня. Задыхаясь, он шепотом сообщил Боссу, что Гатри нет ни в одной гримерной и вообще в правой части сцены.

В этот миг светлая сцена закончилась, занавес упал, драпировка, на фоне которой выступали Офелия и другие персонажи, отдернулась, вновь обнажив зубчатые стены Эльсинора, и свет стал полуночно-синим, как в первой сцене; мгновение или два вообще ничего не было видно. Я услышал, как Босс решительно говорит: «Призрака будешь играть ты» – и как его голос стихает в отдалении: Босс, Джо и Дон поспешно прошагали через сцену, чтобы выйти на нее как положено. Через несколько секунд с тихим шелестом открылся главный занавес, и раздался напряженный, звучный голос Босса: «Как воздух щиплется: большой мороз». «Жестокий и кусающий воздух», – отозвался Горацио.