Я спустился вниз и выяснил, что по всему храму разбросаныпредметы обстановки. Вазы и лампы либо разбились, либо попадали на пол. Повсюдувалялись свечи. Кто же из Прародителей это сделал? Оба сидели не двигаясь. Я немог получить ответ, что только усилило мой страх.

В минуту отчаяния и малодушия я посмотрел на Акашу и подумал– если ты пожелаешь, я отдам тебя Лестату! Только объясни как. Давай вместевосстанем против Энкила! Но эти слова умерли во мне, так и не оформившись.

В душе я испытывал холодную ревность. И тяжкую печаль.

Однако я мог уговаривать себя, что чудо произошло из-заскрипки, не так ли? Ведь в древние времена подобных инструментов несуществовало. А он, вампир, устроил для нее концерт, по всей вероятностивывернув музыку наизнанку.

Тем не менее облегчения эти мысли не принесли. Онапробудилась ради него!

И пока я стоял в нерушимой тишине храма и глядел насломанные вещи, мне в голову закралась внушенная ею мысль.

«Я полюбила его не меньше, чем ты, и хочу, чтобы он остался,не меньше, чем ты. Но ничего не выйдет».

Ужас приковал меня к полу.

Но я направился прямо к ней, как бывало сотни раз, медленно,чтобы она при желании успела отказать мне, чтобы он самым незаметным жестом далмне понять, что отвергает меня. И испил ее крови, возможно, из той же самойвены ее белого горла, не знаю. Обернувшись, я внимательно посмотрел на Энкила.

Его холодное лицо оставалось безразличным.

Проснувшись на следующую ночь, я опять услышал в храме шум.И снова обнаружил беспорядок.

У меня не осталось выбора и пришлось отослать Лестата.Другого средства я не нашел.

Так произошло еще одно горькое расставание – столь жетяжелое, как расставание с Пандорой или Бьянкой.

Никогда не забуду его обаяния, легендарных белокурых волос ибездонных голубых глаз – воплощение вечной молодости, полной безумных надежд ичудесных мечтаний. Я жестоко обидел и ранил его, когда приказал уезжать. Сердцемое обливалось кровью, но другого выхода не было. А мне так хотелось егооставить – ученика, возлюбленного, бунтаря. Я полюбил его журчащую речь,честные вопросы, отважные воззвания в защиту сердца и свободы царицы. Развенельзя избавить ее от Энкила? Разве нельзя вдохнуть в нее жизнь? Опасные мысли,опасные речи, но Лестату было этого не понять.

И мне пришлось позабыть о собственном разбитом сердце иотказаться от чудесного юноши, которого я так полюбил, невзирая на одиночестводуха и шаткость рассудка и воли.

Но теперь я воистину боялся того, на что могут оказатьсяспособны при следующем пробуждении Акаша и Энкил. Я не мог поделитьсяопасениями с Лестатом, дабы не напугать и не распалить его окончательно.

Понимаешь, я уже тогда понимал, что Кровь принесла ему однонесчастье, что он мечтает обрести цель в смертном мире и остро сознает, чтотаковой не появится, а потому он неугомонен и неуправляем.

А я, оставшись после его отъезда наедине с Эгейским раем,всерьез призадумался, не стоит ли уничтожить Мать и Отца.

Все, кто читал наши Хроники, знают, что стоял 1794 год и мирбыл полон чудес.

Как мог я давать приют тем, кто представлял собой страшнуюугрозу для смертного мира? Но умирать не хотелось. Нет, умирать мне никогда нехотелось. И я не оставил в покое царя и царицу. Я продолжал заботиться о них иосыпать символами поклонения.

А познакомившись с многогранными чудесами современного мира,я больше, чем когда-либо, стал бояться смерти.

Наверное, лет двадцать назад я перевез Мать с Отцом вАмерику, в ледяную пустыню севера, где в ледяных глубинах возвел удивительный сточки зрения технологического обеспечения дом, описанный Лестатом в книге«Царица Проклятых». Там-то Акаша и встала со своего трона.

Быстро перечислим уже неоднократно упоминавшиеся события – яустроил замечательное современное святилище для царя и царицы, куда поместилтелеэкран, способный донести до них музыку и прочие развлечения, а также«новости» со всей планеты.

Сам я поселился в том доме один, получив в собственноераспоряжение длинную цепочку хорошо обогреваемых комнат и библиотек, где явечно читал и писал, а также смотрел фильмы и документальные ленты, вызывавшиеживейший интерес.

Я пару раз проникал в смертный мир под видом режиссера, нопо большому счету жил затворником и почти ничего не знал о других Детях Тысячелетий.

Пока Бьянка или Пандора не захотели поселиться со мной,какое мне дело до остальных? Что касается появления Вампира Лестата,исполнявшего мощную рок-музыку, я счел это событие до истерики забавным. Я несмог бы придумать более подобающей маскировки для вампира, чем обличьерок-музыканта.

Но по мере того, как появлялись его короткие видеоклипы, яначал осознавать, что он таким образом намерен целиком обнародовать историюнашего рода. И также понял, что вампиры всего мира готовятся выступить противнего.

То были юные создания, на которых я не обращал внимания, но,к большому моему изумлению, Мысленный дар донес до меня их голоса: они усердноразыскивали друг друга.

Тогда я не придал услышанному особого значения. Мне и неснилось, что его музыка способна изменить мир – как мир смертных, так и нашсобственный. И я никак не подготовился к событиям той ночи, когда я спустился вподземелье и обнаружил, что мой царь, Энкил, превратился в хрупкую пустуюоболочку, лишенную крови. Казалось, он сидит на троне, но я дотронулся до негопальцами – и тело упало на мраморный пол, а черные волосы разлетелись мелкимиосколками.

Я потрясенно уставился на останки царя. Кто посмел совершитьтакое – выпить его кровь до последней капли, уничтожить его!

И где моя царица? Неужели ее постигла та же участь, неужелилегенда о Тех, Кого Следует Оберегать, – ложь от начала до конца?

Однако я знал, что легенда не лжет, и понимал, что на светеесть только одно существо, способное определить судьбу Энкила,одно-единственное близкое существо, обладающее достаточным коварством, знаниеми силой.

Через несколько секунд я отвернулся от упавшей оболочкиЭнкила и обнаружил, что она стоит лишь в нескольких дюймах от меня. Онаприщурила черные, полные жизни глаза. Она не сменила королевского наряда, что янадел на нее. Красные губы растянулись в насмешливой улыбке, и тут я услышалшаловливый смех.

Я ненавидел ее за этот смех.

Ненавидел и одновременно боялся.

Во мне взыграло чувство собственника – она была моей, какона посмела пойти против меня?

Где та прелесть, о которой я так долго мечтал? Сбывались моихудшие кошмары.